Образ Бабы Яги по-прежнему пользуется заслуженной популярностью. Сегодня её имя, внешность, слова и поступки рассматривают со всех сторон, находя положительные объяснения для многих ранее неприглядных моментов. Например, предполагается, что попытка Яги засунуть детей в печь на лопате не есть желание их скушать, но доброе намерение провести обряд «припекания младенца». Вывод спорный, но показательный, в смысле общих тенденций — Ягу больше никто не боится (разве только посетители младших групп детсада, да и то выборочно). И это есть хорошо и правильно, потому что это знак преодоления общественным сознанием тысячелетней навязанной извне демонофобии.
Давно замечено, что в волшебных сказках образ Яги неоднозначен, и колеблется от помощницы до вредительницы. Говоря словами замечательного русского фольклориста Н.В. Новикова «Мы разделяем точку зрения тех учёных, которые из двух сказочных Ягишен – антиподов, наиболее архаичным типом считают Бабу-Ягу – дарительницу. Мифологическая сущность доброй Бабы-Яги не подлежит сомнению. Она всегда изображается в сказках всемогущей, мудрой и вещей старухой, полновластной «хозяйкой леса», грозной повелительницей зверей, птиц, гадов и насекомых. В её чудесных возможностях – защищать невинно гонимых и обездоленных, награждать смелых, храбрых и решительных, жестоко наказывать злых, жадных, завистливых, эгоистичных, ленивых и коварных. Есть основание предполагать, что генетически образ Бабы-Яги восходит к эпохе матриархата, где она, по-видимому, почиталась всесильным божеством – покровителем женского рода» («Образы восточнославянской волшебной сказки». Л. 1974. С. 180).
С некоторых пор общественное сознание медленно, но верно начинает предпочитать древнейший образ положительной Яги, очищая его от шелухи, приставшей на долгом историческом пути. Тут главное – не перестараться, не переусердствовать в своём благородном рвении, не исказить изначальную суть мощного образа, созданного русским народом. Этой проблеме посвящена нижеприведённая статья.
«Фу, фу, фу»
Критика ложных представлений о Бабе-Яге
ХХ век явил науке вообще, и фольклористике в частности, блистательную плеяду учёных, совершивших прорыв в изучении, систематизации и популяризации устного народного творчества. Отдавая дань уважения собирателям фольклора предшествующих столетий, учёные ХХ века нашли в себе силы отвергнуть некоторые, весьма популярные прежде, истолкования фольклора, например, «метеорологическую теорию», ярчайшем приверженцем которой был гениальный собиратель народного творчества А. Н. Афанасьев. В любом материале, сказке, былине, пословице он находил «отголоски мифа о грозе, тучах, о борьбе мрака со светом».
В настоящее время выводы Афанасьева устарели, идёт закономерный процесс. В ХХI веке нам необходимо заняться тем же – из наработок ХХ века выбрать всё самое ценное и отбросить ошибочное и предвзятое. Для начала нам придётся «замахнуться» на «глыбу» отечественной науки — В.Я. Проппа, гениальному в решении многих фольклорных проблем.
Вопреки его мнению, восточнославянский материал не даёт повода утверждать, что Баба-Яга слепа. Она не труп и она не «вынюхивает» героя. Этот момент очень важен, так как принимая эффектные, но ошибочные выводы Проппа относительно образа Бабы-Яги мы искажаем и образ главного героя и всего произведения в целом, и тем самым не правильно воспринимаем информацию, заложенную в сказки нашими предками, их ментальность, мировоззрение, этническую самобытность.
Рассуждая о связи Яги с образом смерти, Пропп утверждает, что она «никогда не ходит. Она или летает, или лежит, то есть и внешне проявляет себя как мертвец». («Исторические корни волшебной сказки». М. 1998. С.164).
Это абсолютная неправда. Из этой статичной начальной позы Яга встаёт и кормит героя, она приходит и уходит точить зубы, оставляя пойманных детей одних, бегает от богатырей, лазает в норы под камнем, катается-валяется на костях, и т. д, и т. п. Например в белорусской сказке «Хортки» рассказывается: « Назавтра Баба Юга сказала девке кросны ткать, а мальцу дрова сечь, а сама пошла, а коту велела их стеречь. Походит, походит, да подойдёт под окно и спрашивает: — Девка — девица, русая косица! Ткёшь ли ты? – Тку, бабушка, тку! Она и ушла» И только когда Баба Юга обнаруживает пропажу она садится на ступу, но не летит на ней, а бежит.
В самых ранних записях волшебных сказок Яга передвигается так, как описал Пушкин, весьма тонко чувствовавший нюансы фольклора: «Там ступа с бабою Ягой идёт, бредёт сама собой». Причём в сказках Яга садится чаще не в ступу, а «…на ступу, кочергой погоняет, помелом след заметает». Потому что даже самые большие ступы имели внутреннюю выемку, едва доходящую до половины высоты ступы, встать в неё ногами было неудобно, в лучшем случае ступа оказывалась по колено.
Скорее всего, поездки в ступе — это описание некого ритуального передвижения жрицы «не касаясь земли». Мерно раскачавшись при помощи упора на пест, можно заставить тяжеленную ступу делать небольшие повороты вокруг точки опоры. Если эти повороты делать то с права, то с лева и направлять их в одну сторону, ступа будет, переваливаясь, как бы «шагать» вперёд или назад, таким же манером можно кружиться на месте. Отличный способ передвижения для имеющих дефекты нижних конечностей в условиях лесного бездорожья! (Точно таким же способом «шли сами» от каменоломен до побережья идолы острова Пасхи – их раскачивали с помощью накинутых верёвок).
«Яга-дарительница при приходе Ивана находиться в избушке. Она, во-первых, лежит… она занимает собой всю избу» — совершенно верно подмечает Пропп, а далее опять даёт читателям не верную информацию, «… почему яга занимает всю избу? Ведь она нигде не описывается и не упоминается как великан». Из чего делается вывод о том, что маленькая избушка – гроб, а Яга покойник. (Ист. Корни. С. 163). Опять неправда, Яга в сказках описывается именно великаншей, а изба – маленьким жилым помещением:
«Зашёл в большой лес, по стёжке пришёл на полянку. На той полянке стоит хатка, маленькая. Он заходит в эту хатку; там баба – старуха, большая и очень страшная». Или: «Избушка остановилась, они (брат и сестра) взошли в неё, а там лежит баба-яга: в одном углу ноги, в другом голова, губы на притолоке, нос в потолок уткнула. … Напоила их, накормила и спать положила». (Аф. №204). Обратите внимание – герой и его спутница помещаются в избушке, они туда заходят, угощаются и ночуют, следовательно, изба, хоть и небольших, но вполне «человеческих» размеров, а вот Яге в ней тесновато, сидя она головой достигает потолка, а лёжа упирается в стены, следовательно, она крупнее обыкновенного человека.
Но самой главной приметой живой Яги и её живого жилого дома является наличие в её хозяйстве парной бани, растопленной печи, окон, в которые можно заглянуть. В восточнославянских причитаниях мёртвые дома и дома мёртвых хотя и описываются как реальные, жилые избы, но они холодные, остывшие, в них «печи не топленны», мутные, запотевшие оконца.
Небольшие размеры домика Яги, её костеногость и смачные описания внешности типа: «жопа жиленна, п..да мыленна», «титьки на грядке висят» и подобные, Пропп считает опять же признаками своего любимого объекта – трупа в гробу. Его подводит незнание или нежелание знать этнографический материал.
В старину женщины и живые, и мёртвые были всегда плотно одеты. Даже ходя босиком на голени наворачивали полотняные обмотки, а уж «титьки», «жопу» и другие интимные части женского тела, которые видит герой в избушке у Яги, увидеть можно было только во время купания. Совершенно очевидно, что Яга – нага и вид обнажённого старческого тела страшен и смешон.
Следуя логике Проппа, поищем аналоги голой Бабы в фольклоре других народов. Возьмём древнеиндийский материал. Здесь мы найдём и «дом в лесу» (сабха), и посвятительные обряды – испытания юношей в нём, которые проводит «старуха» — mahanagni. Дословный перевод имени древнеиндийской «Маха нагни» — «большая нагая», где «большая» имеет значение «старшая», «взрослая», то есть собственно «баба». Никаких признаков трупа, никакого отношения к «царству мёртвых», древнеиндийская «баба нага» не имеет. Наоборот, она связана с Небом и вся её деятельность направлена на утверждение жизни – «в ряду различных умений и искусств, которым Арджуна обучается в «небесной сабхе»… фигурирует и искусство любви…». (Я. В. Васильков. «Древнеидийский вариант сюжета о «безобразной невесте»». Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М. 1988. С. 107, 108).
Обнажённость нашей Яги, а так же купание героя в её бане это намёк на то, что некогда герой получал в её избушке не только еду, отдых и полезную информацию, но и практические навыки, необходимые для предстоящей женитьбы, которой и заканчиваются сказки.
Несмотря на то, что в устойчивой характеристике: «Баба- Яга костяная нога», скорее всего, присутствует искажение исконного «костяна и нага», то есть «тощая (крепкая?) и голая» — дефект ноги у подобных персонажей бесспорен. Но опять же вовсе не означает принадлежность к миру мертвецов, но к миру Богов.
Методом сравнений и аналогий выявлена хромота Макоши, у западных славян подобная персона имеет гусиные лапки, она ходит, переваливаясь, как утка.
В белорусских и украинских сказках герой встречает в избушке помощников с функциями Яги, но под другими именами: святой Юрий, святой Понедельник, святая Среда, святая Пятница.
Сказка «Молодильные яблоки»: «едет да едет – иное панство, десятое царство. Вдруг стоит хатка. Подъехал он к хатке…Святая Пятница отворила…- Оставь своего коня у меня, а моего возьми – мой лучше».
Между прочим, Макошь в народном представлении – высокая женщина с большой головой и длинными руками, и Яга, как было показано выше, описывается крупной старухой.
Богов и Богинь встречает герой на своём нелёгком пути, а не разложившиеся трупы. В некоторых сказках об этом говориться прямо:
«Переехал Иванька море, да и поехал дальше. Ехал, ехал — стоит хатка. Выходит из той хатки старенький человек.
–Куда ты едешь, Иванька?
–Еду к Богу, спросить у Бога, чего это у пана всё сено погнило.
–А того у пана сено погнило, — говорит старый человек – это был Бог, что Девка-Полонянка двенадцать дней купалась в море да гуляла с солнцем».
По поводу незрячести Яги Пропп пишет: «Хотя в русской сказке этого никогда не говорится, но всё же можно установить, что она (Яга) слепая, что она не видит Ивана, а узнаёт его по запаху». (Истор. Корни. С. 165). Этот вывод, об узнавании по запаху делается на ложном понимании характерного возгласа Яги «фу!».
Возглас «фу» означает недовольство или брезгливое, неприязненное отношение к различным вещам (не только к запаху!). Например: «фу, как грязно» или «фу, какой дурак!». Когда герою сказки задают трудную задачу, он возмущается: «Кто же может такую задачу выполнить? Фу, проклятая сила!».
Фраза Яги означает не вынюхивание, а недовольство по поводу появления русского героя. В сказке «Финист – ясный сокол», Яга не просто фукает, а отплёвывается: «Тьфу, тьфу, русским духом пахнет, ты зачем сюда, красная девушка…». Вспомним что плевок – известный магический приём защиты.
Правда, иногда в сказках говориться именно о принюхивании: «Подъехала (Яга) к воротам, остановилась и, обнюхав вокруг себя, закричала: — Фу-фу! Русским духом пахнет! Кто здесь? Василиса подошла к старухе…». Здесь Яга действительно не видит героиню, но не потому, что слепа, а потому что та стоит за воротами. В ситуации, когда временно не видишь, принюхаться вполне естественно, но это действие не означает полной мертвецкой слепоты.
К стати, возглас «фу» характерен не только для Яги. Точно таким же восклицанием встречают героя Кащей, Вихорь, Змей, Медведь, птица гриф и даже обыкновенные девушки, живущие в «трёх царствах». Они, что, то же слепые?
Во многих сказках прямо говориться о зрении Яги: «Ведьма посмотрела вверх и увидела Ивашку…». «Услышала она (ведьма Чувилиха), подняла голову, раскинула глаза во все стороны….Испугалась она, глянула и увидела его на высоком дубу». «…едёт Баба-Яга в железной ступе, пестом подпирается. Вошла в избу и увидала незнакомова гостя». Можно продолжать и далее, но везде, в любых сюжетах с участием Бабы-яги о её слепоте нет ни слова, зато между делом говорится, что она увидела, посмотрела, побачила, глянула, и так далее.
«Зато действительную, настоящую слепоту существ, соответствующих яге, мы имеем в сказках охотничьих народов…» — радуется Пропп, и приводит несколько примеров с таким комментарием: « Здесь подобные старухи всегда (или почти всегда) действительно слепые». (Истор. Корни. С. 166).
Многие исследователи искали и находили сходства в фольклорах различных народов. Выводы из этих фактов сходства сделаны разнообразные, и в основном, правильные, например, о « единой направленности мифологического мышления человечества в целом». Но это не значит, что мы, в ХХ1 веке должны иметь вместо нашей колоритной, родной, обрусевшей, зрячей Яги комплексный образ «старой слепой женщины». А ведь очень многие современные исследователи русской традиции, мифов и магии индоевропейцев используют в своих работах этот искусственный образ, у которого имя – славянское (Яга и подобные), качества (слепота) – корякские, цвет лица – скандинавский и так далее, выбирай, кому — что нравится из собранного по всему миру материала.
Подлинным ценителям восточнославянского своеобразия, и его фольклора в частности, пора отвергнуть полиэтничный, искусственный образ Яги. Настала пора выделять в образе Яги нашу национальную этническую самобытность, разумеется, не забывая о том общем, что роднит её с аналогичными образами (созданными народами Океании, например), но, не ставя это общее во главу нашего родного угла!
Вернёмся к «фу-фу-фу!». Почему Яга недовольно фыркает при виде нашего героя? Заметим, что Яга никогда не говорит «от тебя воняет», но всегда использует неопределённо — собирательное: «русский дух пахнет», «русская кость воняет». Выражения «русский дух» и «русская кость», означают то же что и «русская закваска» или «русские корни». В них говорится не о физических особенностях конкретного человека, но о понятии крови, о этнической принадлежности, и эта принадлежность Ягу пугает, заставляет грубить и угрожать.
Вопреки совершенно не двусмысленным сказочным текстам, в которых неприятный для Яги дух всегда назван русским, Пропп же, вслед за Афанасьевым утверждает, «что запах Ивана есть запах человека, а не русского. Иван пахнет не просто как человек, а как живой человек. Мёртвые, бестелесные не пахнут, живые пахнут, мёртвые узнают живых по запаху. В сказаниях Северной Америки это видно очень ясно», и далее приводит примеры из африканского, долганского и других фольклоров.
То, что В. Пропп обнаружил некоторое сходство встречи нашего героя с Ягой и мифов маори, зулусов и других народов, очень интересно и полезно. Но, необходимо помнить о специфической особенности фольклорного способа изложения информации – в виде устойчивых формул, клише. Этими сходными блоками рассказывались совершенно разные истории из разных жанров фольклора.
Иногда в хорошо разработанных мифах некоторых народов встречаются ситуативные или функциональные клише, сходные с клише восточнославянских сказок, не однородных по степени мифологичности, и это вовсе не означает тождества героев тех и других. Пропп сам отмечает, что культ мёртвых у приведённых им в качестве примера народов достиг более полного развития, подразумевая, что в наших сказках отражены только остатки этого культа. Но это положение недоказуемо. С такой же долей вероятности можно считать, что в славянском фольклоре присутствуют не остатки, а зачатки, начатки, которые так и не достигли жуткой грандиозности культа мёртвых как, например, в Египте или Вавилоне. (Не больно-то и нужно!). Культ предков – был, а тошнотворного культа смерти – не было.
У сказочной Яги есть некоторые признаки мифологичности её происхождения, например, нога, но разве в мифах говорится о живых покойниках? Яга даже в мифе — не мертвец! В славянском языческом миропонимании умершие могут находиться и на Небе (в Ирье), и на Земле (ходячие покойники), и под землёй (собственно умершие). Но подземное царство наших сказок, куда за Ягой спускается герой — не есть царство мёртвых, не стоит воспринимать слова слишком буквально. Царство названо подземным потому что герой попадает туда через подземелье замаскированное большим камнем. И там, так же как на Небе и на Земле растут деревья, поют птицы, живут люди и нелюди, которых герой убивает. Разве мёртвого можно убить в его вотчине, в стране мёртвых? Спустившись в яму «идёт сын, Иван Иванович, уже на том свете. Вот идёт он большим садом, вдруг видит – стоит дом огромный…». «Опустили его на верёвке под землю. Он пошёл…и видит стоит царство. Везде так красиво, везде вьюн и цветы». Это что, подземный рай? Нет, это описание южной флоры и местных племенных образований.
«Иной мир», «тот свет» сказок, это мир другой, иноэтничный, не славянский, чудной и странный в нём имеются грандиозные сооружения и другие чудеса, только и всего.
В оппозиции Яги и героя мы имеем противопоставление типа свой – чужой, новое – старое, а не живой – мёртвый. Даже тот факт, что иногда Яга заявляет герою, что он её племянник: – «я ж твоя родная тётка!», ничего не меняет – для Яги он свой, но она для него – нет. В едином прежде племени начался процесс выделения активных личностей, которые впоследствии образуют новые племена.
Когда герой входит в жилище неслабой в волшбе старушки, Яга как мощный маг чувствует, что на неё чем-то «пахнуло», то есть её накрыло некой волной энергетики героя, от которой перехватывает дух. Эту силу, между прочим, наяву чувствовали многие из тех, кто сталкивался с набирающим мощь восточнославянским этносом:
Караван из верблюдов
от прохожих отпрянул людей,
Словно это толпа
светлорусых саклабов
писал в 691 году араб Ал-Ахтал. Его встреча со славянами, а славян с верблюдами произошла в 690, когда 20 тысяч славян из войска императора Юстиниана 2 перешло на сторону арабов. то реальное биологическое явление, эта этническая сила впоследствии будет названа Л. Н. Гумилёвым пассионарностью.
В эпизоде встречи героя с Ягой говорится не о личном бесстрашии героя при встрече с представительницей «иного мира» и не об общении со слепым трупом, но о том, что появление героя, который являет собой общий, коллективный, собирательный портрет русского этнического типа, даже у старой, видавшей виды отшельницы-волшебницы вызывает страх.
За знаменитым «фу, фу, фу» следует фраза, которая тоже очень важна и в ней прямо говориться о том, что Яга зрячая: «Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам в рот катится», « Слыхом слыхать, превеликого богатыря Сухобродзенка Ивана в глаза видать, то было слышно, а теперь и в глаза видно».
Так же, в этих фразах сообщается о том, что «русский дух» стал заметным явлением, вышел с периферии событий недавно: «Русского духу и дед мой и прадед не слыхали, а таперьча и сама русский дух хочу очьми видеть». Это бесценное свидетельство того, что Яга – не русская, этнос Яги старше этноса русского героя, но в то же время они — родственники. Сказками зафиксирован момент выделения русских из славянского массива.
До сих пор, прогоняя кого-либо, мы используем выражения: «чтоб духу твоего здесь не было!» и «чтоб тебя было невидно и неслышно!» — почти точные копии фраз Бабы-Яги, но с упором на личность, а не на этничность. Здесь имеется в виду не только запах, но и другие признаки присутствия нежелательного лица, например, шум или мелькание перед глазами. Вот и Ягу напрягает не только запах, который, конечно же, имеется у каждого человека (особенно у странника), но самоё присутствие нашего героя, этническая принадлежность которого ею подчёркивается. «Фу-фу! – говорит. – Давно не случалось русского духу носом слышать, а теперь глазами вижу…».
Этот нахальный тип, выскочка, по мнению Яги, конечно же, невежа, и она грубо разговаривает, не предлагает ему услуг ритуального гостеприимства. Но наш герой, воспитанный в лучших индоевропейских традициях всем этим «штучкам» Яги даёт отпор, показывает своё вежество: «Ты меня, старая, сначала накорми – напои, да спать положи, а потом расспрашивай!». Яга повинуется, потому что по арийским законам гость – посланник Богов.
Разберёмся, откуда же он взялся, этот новый, энергичный тип?
Для пользы дела рассмотрим этимологию слова «русский», обратившись к работам выдающегося русского лингвиста О. Н, Трубачёва. «Очень старой, ещё доломоносовской и донаучнолингвистической является в сущности теория происхождения названия Русь от причерноморского субстратного цветообозначения. По крайней мере, к ХI в. можно возвести одно свидетельство живого ещё понимания русь как «светлая», отражённое в таком довольно позднем своде, как Книга степенного царского родословия: « …Русы, иже и Кумани живущии во Ексинопонте…» (Дословно: «русы, которые также куманы, живущие в Причерноморье»). Это оригинальное отождествление Руси и куманов-половцев, пришедших на Русь впервые, как известно, в 1061 г., отражает знание этимологического значения названия куман, тюрк. quman , судя косвенно и по переводу его так же древнерусским половцы от половый «беловатый, беловато-жёлтый». Дело, однако, ещё и в том, как и в связи с чем так стали называться сами эти тюркские племена. Небезынтересно узнать, что куманами называлась только западная, причерноморская ветвь кипчаков и только с ХI века, т. е. с появления их на Руси. И Русь, и quman суть отражения региональной традиции называния Северного Причерноморья «Белой, Светлой стороной». Это традиция ещё дославянская и дотюркская.
Народ роксоланы (I-II вв. н. э.), рос, росомоны (VI в.), реликтовые названия западного берега Крыма Россо Тар (белый берег) на старых итальянских картах, деревня Рукуста в юго-западном Крыму, деревня Акмечеть, что значит «Белый храм», возникшая на развалинах Крымского Новгорода (татары часто калькировали местные, старые названия), — во всех этих названиях первый компонент значил «светлый, белый», но не на иранском а на индоарийском. Современное осетинское (иран.) рухс — «светлый» в древности звучало как раухшна, Русь отсюда объяснить нельзя. А праиндийское рукш с тем же значением имело народный, диалектный вариант русс. . «Др. – русск. Белобережье, район в низовьях Днепра, и, как мы думаем, явно покрывающее его гибридное Roga-stadzans…(от. stadja «берег») помогают этому прочтению».
Такой взгляд на проблему происхождения с территории Северного Причерноморья Руси не нов, однако, до открытий О. Н. Трубачёва племена давшие миру имя Русь считались иранскими, например, Г. В. Вернадский (США), предполагал их аланское происхождение. Открытие же Трубачёва «состоит в том, что на территории южной части Восточноевропейской равнины обнаружено присутствие одной из ранних форм индоарийского языка и, следовательно, соответствующего этноса. Границы ареала, в котором отмечены следы этого языка, — от Северного Кавказа на востоке до Закарпатья, Дакии и Трансильвании — на западе» (В. Н. Топоров).
У многих индоевропейских народов запад называется «белой стороной», например, западная часть Руси называлась Белой (Могилёв, Витебск, Минск). Причерноморское Белобережье получило своё название от пришедших с востока, возможно с южного Урала. К тому же эти места были действительно белыми от огромного количества белых птиц, местных и прилетающих сюда зимовать – чаек, лебедей, аистов.
Мы приходим к тому, что Причерноморские топографические названия с корнем «рус», и, соответственно, название их индоарийского населения, древнее соответствующих названий Балтийского региона. Возможно, здесь мы имеем историю миграции. Индо-таврские племена «рус, рос», частями уходили на запад и север, где смешивались с праславянскими племенами, образовывая новый этнос «Русь», в фольклоре которого остались многочисленные приметы и следы посещений «исторической родины». (См. работы автора «Индийский поход Волха Всеславича» и «Географическая локализация восточнославянских «сказочных» объектов» на сайте «Свиток»).
Это отступление «откуда быть пошла русская земля» в статье о Бабе Яге, необходимо для того, чтобы получить возможность по новому взглянуть на этимологию слова «яга». Но следует отметить, что и вышеприведённый вариант («нага»), и нижеизложенный, и все варианты представленные другими исследователями являются лишь гипотезами.
Из сказок можно понять то, что Яга не русская, но родственница герою, и если русский этнос имеет корни в Северном Причерноморье, там, где издавна сосуществовало множество различных племён, поищем разгадку имени Яги в языках данной территории.
Мы не будем принимать во внимание германское «игги» — «ужас», во — первых, об этом варианте есть множество работ, во вторых, на мой взгляд, славянский артикуляционный аппарат был вполне способен произнести германское звукосочетание без искажений, однако мы имеем варианты яжа, юга, ёжка, еги, но отнюдь не иги- баба.
Основными языковыми семьями данного региона в начале новой эры были индоевропейская (индийцы, иранцы, позже — греки) и тюркская (печенеги, половцы и др.). Причём тюркские языки, занявшие исконные места обитания арийцев зачастую дублировали индоевропейские названия рек, урочищ, гор. Например, название самой высокой вершины Крымских гор – Романкош, значит на древнеиндийском – *raman – «останавливаться, покоиться, пребывать», а кош по-тюркски – «стоянка, лагерь». Тюркское название горы Аюдаг буквально значит медведь-гора, а местность у её подножия называется Артек, и это тоже означает «медвежье» на языке тавров — одном из древних арийских диалектов (аrtака) и таких примеров несколько десятков.
В Крыму близ Феодосии имеется местное название Яга – Качик, что дословно означает «берег», только яга — это по- тюркски, а качик - на таврском. Другие варианты произношения слова качик — «касса», «кача», «кост», «каст». Очень странно, что основные антагонисты героя в наших сказках– Яга и Кащей имеют имена, созвучные с этим местным названием.
Дело становиться ещё более подозрительным, если учесть, что в восточнославянских волшебных сказка Кащей уносит ворованных женщин к морю, то есть на побережье, а Яга располагается недалеко от него. Например, в трёхтомнике Афанасьева Кащей имеет место быть в семи сказках, море присутствует в шести из них.
С Ягой дело обстоит сложнее, с её участием в сборнике Афанасьева имеется более тридцати сказок и не во всех из них есть море. Но там, где Яга «заведует» лошадьми или охраняет границы Царь-девицы – море обязательно присутствует.
Может быть имена Яга и Кащей означают «прибрежные жители»? Ведь имя Змей Горыныч тоже указывает на среду обитания злодея – горы или побережье реки Горынь (с территории древлян, враждующих с полянами), а в русском северном фольклоре имеется персонаж с именем Берегиня, которое сегодня понимается как берегущая, но древнее значение — принимающая на спасительный берег вполне очевидно, тем более, что на Русском севере, там, где сохранился или появился этот образ, было весьма развито судоходство.
Предположительно тюркское имя Яги вовсе не означает её тюркского происхождения. Ведь употребляя тюркские слова, например, собака, лошадь, мы не считаем, что эти животные появились у славян с приходом тюрок. Просто их исконные названия псица и кобыла, на определённом этапе развития (не порчи!) языка вышли из «моды». Возможно, Яга лесной избушки была Бабой нагой, а приморская хозяйка конских табунов – «прибрежной» Ягой, впоследствии их различия забылись.
Но, что бы, не значило это имя, главное состоит в том, что образ живой, зрячей, оригинально перемещающейся в ступе Яги неразрывно связан с формированием и расцветом этноса восточных славян, Руси и является хоть и малой, но всё же составляющей нашего национального своеобразия.
Конечно, время не стоит на месте, оно привносит свои изменения и в фольклор. Если усилиями некоторых современных исследователей, опирающихся на работы В. Проппа, наша неповторимая Яга превратиться в скучного зелёного летучего мертвеца так нам и надо.
Какие новые святыни вырастут «на прахе» наших волшебных сказок, под которым погребены древние святыни, зависит от нас, нашей памяти и знаний.
