В польской народной традиции год начинался весной или ближе к весеннему равноденствию, 21-23 марта, или даже в канун 1 мая – это время пробуждения жизненной энергии кельты называют Белтейн, римляне — Pervigilium Veneris (лат. «Ночное празднество Венеры» или «Ночное бдение Венеры». – прим.переводчика) или Флоралиями, цветочными играми; а германцы называли его Вальпургиевой Ночью.
ЯЦЕК ДОБРОВОЛЬСКИЙ
Родился 9.05.1948 г. в Варшаве
Магистр английской литературы (магистерская диссертация посвящена скрытым смыслам произведения «Уолден, или Жизнь в лесу» Торо). Защитил докторскую диссертацию по религиоведению в Гарварде, но, разочаровавшись в Америке, в 1987 году вернулся в родную Польшу.
Постоянный автор журнала „Teatr”, также его статьи появляются в таких изданиях как „Res Publica Nowa”, „Odra”, „Konteksty”, „Rzeczpospolita”, „Kino”, „Psyche-Info”. Автор поэтических сборников, киносценариев (в 1991 году вышел поэтический документальный фильм «Затмение пятого солнца», посвященный Мексике).
Переводчик семи книг о медитации (в том числе, «Ум дзен – Ум начинающего» Сюнрю Судзуки), а также буддийских ритуальных текстов (в частности, «Праджня Парамита Сутра»). Был одним из основателей первой буддийской общины в Польше в 1975 году.
Работал в качестве переводчика с Питером Бруком, Эудженио Барбой, Робертом Уилсоном, Питером Гринуэйем, Анджеем Вайдой, Пиной Бауш и др.
Переводчик научных статей по физической и культурной антропологии, археологии, религиоведению, музыковедению, философии, социологии, литературоведению, театроведению — на английский язык (и с английского языка) или, как говорит сам Добровольский «с языка Шекспира и на язык Шекспира».
В октябре 2005 году был награжден медалью „Gloria Artis”.
В настоящее время работает над книгой «Поляки: Дети Черной Богини. Исследование польского национального воображения».
Часть первая https://slavtradition.com/stati/avtorskie-materialy/4656-polskij-dionis
В польской народной традиции год начинался весной или ближе к весеннему равноденствию, 21-23 марта, или даже в канун 1 мая – это время пробуждения жизненной энергии кельты называют Белтейн, римляне — Pervigilium Veneris (лат. «Ночное празднество Венеры» или «Ночное бдение Венеры». – прим.переводчика) или Флоралиями, цветочными играми; а германцы называли его Вальпургиевой Ночью. У славян покровителем нового года и молодого солнца был Ярило-Яровит. Гейштор, вслед за Б.Рыбаковым24, предлагает реконструированный сельскохозяйственный календарь древних Русов, из которого видно, что первый весенний праздник рождения этого божества начинался примерно 23 апреля (позднее: День Св.Георгия), во время посева яровых зерновых культур и обряда сожжения или утопления куклы богини Морены-Марзанны, и длился до 2 мая, то есть до времени появления первых ростков и озеленения полей. Затем 4 июня (позднее: Пятидесятница) отмечался День Ярилы, в ходе которого в роли культового объекта выступала молодая береза (По мнению некоторых исследователей, она представляла ипостась одного из женских божеств, на этот раз Лады, соответствующей Яриле. Такие многочисленные молодые березки каждый год устанавливают в российских церквях в праздник Пятидесятницы, или Святой Троицы, а также украшают ими вход). 20 июля отмечался праздник Перуна (позднее: Святого Илии), которому жертвовали быка. Примерно 7 августа, после сбора ярового зерна, отмечались похороны Ярилы. Согласно другим исследователям, это происходило в конце июня. Августовские похороны Ярилы – это праздник урожая, соответствующий греческому празднику Адонии25. Следовательно, обряд торжественной и неторопливой процессии с венками, который, казалось бы, был радостным праздником урожая, на самом деле являлся похоронами духа зерна.
Поскольку Рыбаков так подчеркивает покровительство Ярилы циклу выращивания зерновых яровых культур, а кроме того, описывает в своих работах весенние и летние обряды, посвященные различным славянским богам и богиням, удивляет утверждение Лешека Колянкевича, что: «по мнению Б.А.Рыбакова, все обряды, которые проводились у восточных славян между 9 марта и 29 июня, были посвящены паре божеств, известных как Лада и Лела, которые, как полагает этот исследователь, были матерью и дочерью, покровительницами растительности и брака». Следует добавить, что теория Рыбакова о заимствовании славянами греческого культа Латоны и ее дочери Артемиды, превратившегося в культ Лады и Лелы, была признана большинством ученых невероятной.
Праздник Купалы, предшествующий Русальной неделе (Проводам русалок), не был связан с циклом выращивания зерновых культур. В эту самую короткую ночь в году травы обретали максимальную силу. Во время этого праздника могла иметь место иерогамия Великой Богини земли и вод с солнечным божеством (предстающим не под именем Ярило), которое выступало как лесное божество. Это было таинством воды и огня, находившихся в этот момент на самом пике своего могущества. Посвящение должно было быть купанием обоих божеств в огне и воде, отсюда и само название – Купала. В этот праздник девушки водили хороводы. Праздник был, разумеется, оргиастическим, дионисийским; юноши и девушки вместе прыгали через огонь, вместе купались обнаженными. С Купалой связаны легенды о кровосмесительной любви брата и сестры, превратившихся в результате этой трансгрессии в двухцветный цветок анютины глазки. А сожжение, утопление или разрывание куклы Мари, равно как и апрельской Морены, указывает на существовавшие некогда человеческие жертвоприношения.
Так было на языческой Руси, а что случилось после принятия христианства? Культ Святого Георгия, принесенный из Византии, вобрал в себя культ Ярилы и Перуна и приобрел двойной характер: народный и рыцарский, в соответствии с «яриловой» и «перуновой» функциями. Народный культ был культом пастухов и крестьян, крупного рогатого скота и полей. Кстати, Jorgos (Georgos) по-гречески означает «фермер». Это имя было одним из прозвищ Зевса до того, как в Византийской Империи оно стало ассоциироваться со святым Георгием. Так же было и с культом св.Деметра в Греции.
Русский Святой Георгий главным образом покровительствовал теплу, необходимому для произрастания зерна, равно как и Green George, или святой Джордж в Англии, Австрии и Хорватии. Святой Георгий изображался на иконах как мученик за веру: он был трижды убит, распилен пилой, сварен в котле, четвертован и трижды же воскрешен Святым Архангелом Михаилом. Это напоминает судьбу языческих «майских королей», олицетворявших растительных божеств, а также посвящение шамана-воина, следы которого можно найти в легендах о подвигах и испытаниях рыцарей на Востоке и Западе. Другие важные представления сочетаются с рыцарским культом Егория Храброго (Георгия Победоносца), убийцы драконов, образца добродетели, защитника веры и справедливости, который спас принцессу, плененную драконом. Народ считал его «сыном царицы Софии Премудрой, царствующей во граде Иерусалиме на святой Руси». В самых ранних версиях легенды Святой Георгий победил дракона силой заклинания.
В X веке Св.Георгий становится покровителем Киева, ибо князь Ярослав (!) Мудрый принял при крещении имя Георгия и поместил его на свою печать как покровителя династии. Ранее ее покровителем был еще один убийца драконов – Перун, связанный со скандинавским Тором, которого почитали варяги из княжеской дружины киевского владыки. Позже Св. Георгий стал покровителем Московского Княжества, первым князем которого был Юрий (!) Долгорукий, и наконец, всего Русского Царства и его армии.
Если Ярило/Ярила был у славян на востоке от нас, а Яровит – на западе, мы хотели бы задать вопрос, не было ли аналогичного божества в Польше? Летописцы не фиксируют ничего подобного, но Галл26 и Кадлубек27 даже не называют никаких имен языческих божеств, вероятно, считая их дьявольскими. Первые имена были записаны летописцами и проповедниками только в XV веке, а о перуновом божестве говорится лишь у летописцев XVI века, Марцина Бельского28 («почитали Перуна, особенно Русы») и Мацея Сарницкого («Бог молний Перуном был назван у древних поляков»).
При таких обстоятельствах трудно определить, как именно звучало имя польского Диониса, однако некое божество должно было выполнять необходимую функцию в сельскохозяйственном календаре, который едва ли сильно отличался от календарей славянских соседей.
Много польских мужских имен происходит от корня jar- , а именно: Ярослав (вместе с уменьшительными Ярек, Ярач, Ярыч, Ярыга), Ярота, Яротек, Ярост, Ярош, Ярыш, Яруш, Ярох, Яроха, Яромир, Ярогнев, Ярополк, Яролюб. От некоторых мужских имен произошли женские. А слово jarz было вытеснено словом wiosna («весна»), хотя в чешском, словенском и сербохорватском языках остались его эквиваленты. Прилагательное jary («ярый») почти исчезло, и в современном польском языке оно применяется исключительно в значении «курить сигареты» и «находиться под кайфом» или «быть пьяным». Истинное имя польского аналога Ярилы/Яровита все еще ждет своего первооткрывателя.
Ярило и Яровит были не единственными мужскими умирающими и воскресающими божествами растительности у славян, и Гейштор в «Мифологии славян» говорит об этом.
Как видно из вышеизложенного, Ярило имеет множество дионисийских черт и выполняет множество функций, присущих греческому Дионису, однако между ними есть и существенные различия. Ярило является покровителем солнечно-перуновым, а не лунно-перуновым, как Дионис. В ответ на утверждение, что он не был богом вина, я могу сказать, что критский Дионис изначально был богом меда, а фракийско-фригийский Дионис-Сабазий – богом пива, и что славяне варили из злаков отличное пиво, добавляя в него хмель, чья плодородно-оргиастическая символика сохранилась в народных песнях, а кроме того, они также пили мед. А на вопрос, был ли Ярило таким же безумным, как Дионис, ответить непросто. Следовало бы задуматься о воздействии хороводных танцев русских волхвов-шаманов и над балканскими хороводными танцами девушек, призывающих божество грома во время засухи, а также над языческими корнями русской православной традиции юродивых с их переодеванием в одежду противоположного пола, публичным обнажением и плясками.
Дионис – сын громовержца Зевса и фиванской царевны Семелы. Ярило является ипостасью Перуна или Сварога или его сына, родившегося от Матери-Земли. На верования славян в значительной степени повлияли воззрения траков, их южных соседей. Разве не показательно, что от индоевропейского «swobhodhios» происходит имя Сабазий и славянское слово «swoboda» (!), а от индоевропейского «ghdhem» происходит авестийское «zam», а также имена фракийской богини земли Земелы, матери Сабазия и греческой Семелы, матери Диониса, связанные со славянским словом «земля»!
Мать-Земля в аграрных культурах всегда выступает как покровительница мертвых и семян. Они подвергаются посмертным трансформациям в ее утробе/могиле, перерождению и произрастанию. Умершие и семена преисполняются сакральных сил. Погребальные урны нередко имеют ту же форму, что и сосуды для хранения зерна. Мать-Земля – неисчерпаемый резервуар плодородия, но ей также нужен мужской партнер или партнеры, стимулирующие ее плодовитость не только своим семенем, но и своей кровью. Славянские зимние Годы – это время, когда мертвые пробуждают солнце и землю к жизни. В этот языческий сценарий впоследствии входит колядование, в ходе которого ряженые в животных масках хватали девушек и имитировали половой акт. Особенно выделялись болгарские кукеры29, выступавшие в костюмах гигантских Хохолов. Дионисийский польский дух зерна в человеческом обличье – это также колядник (некогда в маске животного с колокольчиками), а в обличье животного – тур, коза или кобыла. Лешек Колянкевич в «Дзядах» посвящает этим польским дионисийским персонажам всего лишь две страницы.
И Джеймс Фрэзер, и Роберт Грейвз много писали о таких называемых «майских королях», героях ритуалов, истоки которых уходят в неолит; в них избранные люди представляли растительных божеств плодородия или духов основных культур (таких как зерно или виноград), подчиненных Великой Богине. Они олицетворяли различных богов – от египетского Осириса, бога ячменя, Диониса, связанного с виноградом, до растительных божеств — германских, кельтских, славянских, фригийских, а также азиатских, африканских и мезоамериканских. Народы Европы поклонялись духам зерна и других культур, а их ритуальные представители – сакральные короли – приносились, как правило, в жертву Матери Земле, ибо народы уповали, что кровь, насытившая ее черное чрево, сделает ее более плодородной. Тело жертвы подвергалось четвертованию и расчленению. Так же поступали с животными (быками, козами, овцами). Кровь уходила в землю, а мясо делили между жрецами и верующими.
Следует иметь в виду, что еще с палеолита люди верили в магическую силу человеческой и животной крови, содержащей элемент божественной энергии, дух жизни. В каменном веке умерших нередко покрывали охрой — минералом, содержащим оксиды железа и имевшим кровавый цвет; ведущий польский археолог профессор Стефан Круковский30 довольно точно назвал его «krwicą». Считалось, что чем больше крови, чем больше жертв, тем больше силы. Напомню, что священники в Иерусалимском храме приносили кровавые жертвы, а запах жареного мяса был изначально «приятен для ноздрей Яхве», и только спустя столетия этот ритуал был отвергнут. Греческие и римские гекатомбы были отвратительными массовыми убийствами. Верующие и жрецы упивались видом и запахом крови. Пили кровь для того, чтобы войти в пророческий транс. Одно из митраистских посвящений включало в себя купание в крови быка. Обнаженный адепт окроплялся кровью закланного животного, фактически принимал душ из его крови. Во многих культурах прямо считалось, что кровавая жертва служит пищей для бога или богини, кровавым напитком богов и умерших.
Дионисийские экстазы, приводящие к разрыванию людей и животных на куски, так называемый спарагмос (греч. σπαραγμός), Еврипид описал в своих «Вакханках». Жертва сакрального короля, олицетворявшего дух одной из основных зерновых культур – винограда, конопли или льна – всегда была кровавой, и кровь должна была увеличить жизнестойкость растения. Средневековые немецкие, русские, арабские и византийские летописцы отмечали, что славяне приносили многочисленные человеческие жертвы своим богам. Причина, по которой первый польский епископ Гауденций (брат Войцеха) наложил проклятие на жителей Гнезно, вероятно, заключалась в отсутствии покаяния за эти их преступления.
Мария Гимбутас описывает в своем монографическом исследовании «Язык Богини», посвященном культу Великой Богинеив неолитической Европе и его развитию, например, культ литовского духа льна по имени Вайжгантас (Vaižgantas). Как простирывали и разрезали стебли льна, так поступали и с приносящимся в жертву человеком, который олицетворял бога льна. Существовал плач над греческим духом льна Линосом (Λῖνος), так называемая Линодия, упоминаемая Гомером в «Илиаде». Тема мучения льна часто встречается в европейской народной культуре. Аналогичная ситуация с пытками виноградной лозы в Средиземноморском круге. Тема страдания духов зерна встречается повсеместно, с момента появления зерновых культур, и богато представлена в Европе, в том числе, и у славян. Само название праздника урожая означает убийство. Не только серпы и косы убивали духов зерна. Их повторно измельчали и жернова при перемалывании зерен. Эхо этой муки можно услышать в английской балладе «John Barleycorn» («Джон Ячменное Зерно»), в которой мельница наделена чертами жестокой богини Смерти.
Ева Перковская описала (в до сих пор не изданной книге «Złota baba») польские народные ритуалы, связанные с сакральным королем, чаще всего олицетворяющим дух зерна, сделав акцент на его посвящении, бракосочетании и муках. Эти ритуалы многочисленны: танцы и процессии с последним снопом, поливание его водой, колядование с духом зерна в образе тура, медведя, козы, коня, быка или волка, представлявшего майского короля; или гуляния с ним, ношение последнего снопа как ребенка или дзяда, имитация жертвоприношения, «подкозёлэк»31 (Podkoziołek), «повешение» музыканта32 etc.
Пережитком этих обрядов является празднуемый сегодня на Пасху в городе Прухник, под Пшемыслем, обряда, известного как «Judaszek», во время которого избивается, волочится по земле, сжигается и топится большая соломенная кукла «Иуды» с огромным красным фаллосом вместо носа. Всего столетие назад в Варшаве куклу «Иуды» поднимали на колокольню церкви Святой Марии, сбрасывали вниз, затем волокли по всем четырем углам рынка Нового города, разрывали и топили в Висле. Интересный пример «христианизации» архаического ритуала плодородия, превращенного в апотропический (греч. αροτροπαιον, «отводящее порчу», — прим. переводчика) ритуал, избавление от «козла отпущения» — олицетворения зла.
Флориан Знанецкий33, выдающийся исследователь польской народной религиозности, провозгласил тезис о том, что можно было уничтожить языческие культы, но невозможно было уничтожить связь с силами природы. Я полагаю, что в народном понимании Страсти Господни и культы двух «убиенных епископов», покровителей Польши, Св.Войтеха и Св.Станислава и других мучеников — таких, как Св.Щепан (Стефан, Степан), основаны на подлинной вере в то, что кровь мученика увеличивает плодородие земли, дабы она дала зерно. Жертва Христа и его последователей наложилась на народное, весьма архаическое и даже неолитическое понимание кровавой жертвы как гаранта плодородия. Более того, в средневековой Западной Европе перенесение функций покровительницы зерна от языческих богинь к Божьей Матери и к разным святым – таким как Вальбурга, Радегунда, Бригида (ирланд.), Мильбурга, Макрина – свидетельствует о всеобщем продолжении веры в плодородие Матери-Земли, женской пары растительного божества.
В Польше культ духа ярых зерновых культур сокрылся, как это было на Руси, не в культе св.Георгия, но в культе самого Христа, как об этом свидетельствовали на протяжении веков процессии по полям в Дни Прошений (лат. Dies Rogationum, — прим.переводчика), участники которых помещали между колосков пшеницы крестики, сделанные из осыпавшихся ивовых сережек и посвященные Вербному Воскресенью. Сегодня в польской деревне еще верят в то, что когда Христос проходит по полю, там вырастает богатый урожай. Это анализирует доктор Магдалена Зовчак34 в своей недавно вышедшей работе «Народная Библия»35. Интерпретируя тему Библии в народной культуре, она метко выражает самую суть: «Бог, проходящий по земле, является покровителем плодородия». Она также упоминает известный среди поляков в Литве XIX века обычай, заключающийся в катании пьяных фермеров в день Св.Георгия по засеянному полю с криком: «Роди, Боже!» и сохранившуюся до сегодняшнего дня белорусскую традицию боронования свежезасеянного поля (которое является частью рождественского колядования). Один польский фермер из Вильнюса рассказывал автору в 1990 году (!), что сеятель, после того, как по полю прошел Иисус, вызывая там, где он ступал, обильный урожай, должен был сказать: «О, почему я не провел его по всему полю, ведь везде, наверное, было бы такое зерно?».
Хождение по полю с факелами, не говоря уже о танцах на ниве, практикуемых в нашей стране, были направлены на увеличение силы плодородия. А некоторые особенности «ярого» божества, совершенно несовместимые с христианской духовностью, можно найти в силезских рассказах о Jaraszku, дьяволе огненного ветра, и в соответствующих чешских и словацких рассказах об огненных демонах Jarochu и Jarachu, а также о дьяволе Jaryneciu, известном хелмским украинцам. Подобно духам зерна, были демонизированы духи леса Боровой/Боровик или Ласковец, которые стали бесами, как Борута или Рокита.
Колянкевич утверждает, что прапольские племена не имели своего мифа, но лишь предания о Попеле, Краке и Вандже, которые не были выражены в ритуале. С этим трудно согласиться, поскольку мы были наследниками мифологии индоевропейских предков. Я считаю, что наш главный племенной миф – это главным образом миф кровавой жертвы; и как правило, этой жертвой был человек, выступавший в рассмотренных ранее весенних обрядах плодородия как сакральный король, олицетворение «ярого» божества. В наших древнейших легендах можно найти пять жертв, четыре из них в Малопольше: от животных и человека, пожертвованных вавельскому дракону в прибрежной пещере, и самого дракона, закланного в замке в Кракове; самоубийственной жертвы вождя Алеманов, отвергнутого Ванду; самоубийственной (опять-таки) жертвы Ванду подземным богам; до одной жертвы в Великопольше – короле Попеле, который был загрызен мышами. Все эти жертвы были посвящены подземным богам, покровителям смерти и хтонического плодородия.
Архаический миф кровавого жертвоприношения у индоевропейских народов имеет и другие толкования, помимо «регенеративной» жертвы ради увеличения урожая, что, по сути, было имитацией изначальной космогонической жертвы. Например, древние индийцы верили в самопожертвование божественного Пуруши, из тела которого был создан весь мир; в свою очередь, согласно верованиям германцев, мир возник из тела великана Имира, причем воды родились из его крови. Другой моделью, выражающей следующий этап «упорядочения мира» было убийство дракона тьмы и хаоса, холода или жара, остановка текучих вод посредством божества-громовержца или героя, — например, Индры, Зевса, Аполлона, Персея, Тесея, Геракла, Перкунаса, Беовульфа и т.д. Эта модель встречается у восточных славян в мифе о Перуне, воюющем с владыкой подземного царства Волосом/Велесом. Название Вавельского холма, обители вавельского дракона, врага героического.
Крака, Топоров и Иванов связывают именно с Волосом/Велесом. Кроме того, само слово smok («дракон») происходит от глагола cmoktać («пить»). Вероятно, вавельский дракон олицетворял зимние холода или летнюю засуху, а Крак – весенние и летние перуны.
В действительности Крак не является прямым драконоборцем; драконоборцами являются его сыновья, однако профессор Яцек Банашкевич36 выводит имя Крак, в отличие от своих предшественников, не от kruka («ворон») или krzaka («куст»), а от krywuły/krzywuły – королевского судейского скипетра, устанавливающего порядок; я вижу в нем символ грома, символ небесного божества, которое не только пробуждает природу к жизни, но и творит справедливость.
Что касается судьбы принесенного в жертву злого короля Попеля, чьи неправедные поступки привели к плохому урожаю и который, следовательно, должен был быть принесенным в жертву, то она выражает универсальный миф о принесении в жертву сакрального короля, олицетворяющего духа зерна.
Я придерживаюсь мнения, что имя короля Попеля происходит от Pompila/Pąpiela, что означает не «мочевой пузырь», как сообщает «Праславянский словарь», но «пуп» («пупок»), то есть сбор последнего урожая, в котором должен был обитать его дух. «Пуп» часто оставляли в Польше и в Германии на поле — для мышей, что могло бы объяснить смерть Попеля. Последний сноп носил в Польше самые разные названия; например, дед, старуха, старый, молодой, ржаная или пшеничная мать, петух, курица, коза, баран, волк, лиса, лягушка, заяц, туржик (небольшой тур, бык), камышница, перепелка или борода, а также названия лесов, полей, предков. «Пуп» — это название, характерное именно для Великопольши, а ведь именно там царствовал Попель.
Германцы приносили «пуп» в жертву Водану. Галлы называли последние колосья головами мужчины и женщины, а нам известно, какое значение они придавали культу отрубленной головы. Во многих европейских странах, в том числе в Польше, еще в XX веке, если кто-то посторонний проходил мимо работающих жнецов, его тут же ловили, обвязывали снопами и приносили в жертву. Фрэзер в «Золотой ветви» цитирует песню урожая из олькушской области (Олькуш — город в Польше, входит в Малопольское воеводство, Олькушский повят. – прим.переводчика):
«Жните, девушки, жните,
У вас задаток в жите.
Как рожь сожнете,
Так задаток возьмете».
И из Поморья:
«Мы готовы собрать урожай,
Косы наши наточены, ты будешь доволен, Господь».
Нам также известна песня урожая из хелминской области:
«Жните, козы, жните,
Господа Иисуса вспомяните.
Жатву козы собрали,
Господа Иисуса вспоминали».
Женщину, срезавшую «пуп» серпом, называли «była babą» или «повитухой». Срезание злаковых было не только жертвоприношением духа зерна, но и его рождением. Король умер, да здравствует король!
Как Ярило/Яровит, так и Попель – духи злаков. Это духи зерна, и пиво, сваренное из него, является даром славянского Диониса, который, кроме того, также даровал ржаную водку, но, к сожалению, она не столь фасцинирует славян, как греков – вино. Без пива, рожденного благодаря жертве, не было ни «Дзядов», ни свадеб, на которых в пиво добавлялось мужское семя. Культ духов зерна имел свои аграрные мистерии, которые нужно учитывать при анализе истоков польского театра.
Несмотря на то, что я указываю на некоторые недостатки концепции Лешека Колянкевича, я думаю, что он проделал фундаментальную работу, ибо он открыл горизонты религиозных представлений наших предков, которые мы бессознательно наследуем. Открыл дверь Дзядам. Некоторые польские славяноведы пытались внушить нам, что эти двери ведут в никуда, и что за ними мы не найдем ничего заслуживающего внимания, кроме, разве что, осколков глиняных горшков. Будто они не замечают, что во время христианского Сочельника, отдавая дань языческому обряду Года, они кладут сено под скатерть и оставляют одно свободное место за столом – для божества и предаются языческому ритуалу вкушения пищи, поглощая магическое множество блюд, включая кутью с маком – деликатес мертвых «Дзядов», и маковки, которые, как и пасхальная баба, были поминальным хлебом.
Если бы им сказали, что во время Рождества они, как языческие греки и римляне, германцы и кельты, празднуют воскрешение молодого солнца, рожденного от Матери-Земли, они были бы удивлены. В конце концов, Рождество в архикатолической Польше является важнейшим семейным праздником Великой Ночи, доказывая, что плодородие и рождение новой жизни для нас особенно важны, ибо для каждого христианина они должны лежать в основе всех мистерий, от Воскресения Христа. В польском католическом храме, к сожалению, не принято поздравлять друг друга в Пасху, как это делают в православных церквях, словами «Христос Воскресе!» — «Воистину Воскресе!», и если бы не выстрелы фейерверков, могло бы вообще показаться, что созерцание гроба в костелах – самое главное.
У меня сложилось впечатление, что Праздник Мертвых обретает в наше время не меньшую ценность, чем Великая Ночь, или Пасха, — ибо в своих умерших близких мы более не видим ни живых, ни бессмертных. Возвращаясь к национальному прошлому или устремляясь в цивилизационное будущее, мы утрачиваем возможность чувствовать вечность «здесь и сейчас». Мы уже не понимаем слов из Библии, сказанных Господом: «Nie jestem obyczajem, lecz Prawdą» («Я не обычай, но Истина» — этот перевод кажется мне сомнительным, поскольку я не смогла найти этих слов в Библии. – прим.переводчика).
Лешек Колянкевич прав в своем анализе в первую очередь театра мертвых, так как это театр, который очень важен для нас, и само театральное действо разыгрывается по случаю годовщины наших восстаний. Мы приносим с полей битв в церкви и национальные святилища прах тех, кто поил Мать Польшу своей кровью, и почитаем его как мощи христианских мучеников, ощущая, что связаны с этими героями даже больше, чем со своими собратьями. Но неужели нам действительно ближе общение с мертвыми, к которым мы взываем, чем друг с другом? Нам нравится роль великих скорбящих, что указывает на своего рода мазохистский и мартирологический нарциссизм, ибо мы больше любим страдания, чем попытки найти истину, которая сумела бы их превзойти. Культ страдающего Христа нам ближе, чем культ Воскресшего, и поэтому мы больше ценим национальное поражение, нежели победу.
В этой ситуации молодое поколение поляков поворачивается спиной к этим народным Лемурам и предается дионисийскому неистовству, ибо высшим таинствам в церкви или театре не хватает радости, спонтанной энергии танца и страстного пения, которые наилучшим образом соответствовали бы темпераментной молодости (О христианской хорее в первые века н.э. я уже писал в №12 «Театра», 1998 г. и в №1 , 1999 г.). Неудивительно, что во время танцев, свадебных торжеств и других радостных событий, выясняется, что мы — неудавшиеся дионисийцы, не знающие преизбытка, наслаждающиеся лишь вполсилы и не способные извлечь из себя наилучший аккорд.
Высокая европейская культура появляется там, где высший разум и высшие чувства создают волнующую музыку, танец и театр, а не только агонию плебейского диско-поло или техно и жалкие хороводы пьяных, щедро заправленных алкоголем на крестинах или поминках. В то же время «поколение солидарности», потерянное поколение, будет справлять Дзяды, вспоминая времена своей молодости, и в конечном итоге оставит своих детей в тисках Великой Блудницы Рынка, MTV и МакДональдса.
Наш театр редко бывает отражением нас самих, чаще всего он является выражением нашей ностальгии по умершим или же клиповым монтажом из видеозаписей – угождая молодежи и производя впечатление на богачей.
Если мы не способны входить в контакт с сакральным или с собственными чувствами иначе, чем через общение с мертвыми, по крайней мере мы не должны ограничиваться только нашими непосредственными племенными предками, но взывать также к своим европейским родственникам из греческой трагедии, драм Шекспира и творений всего европейского романтизма, чтобы эти величественные образы явились нам. К сожалению, в современной Польше почти никто из молодых театральных деятелей не понимает этого и продолжает гнаться за модой, опускаясь до постмодернистской свалки. Без сердца, без духа – это всего лишь скелет театра.
Напечатано в журнале «Театр», №11-12, 2000 г.
Перевод с польского и примечания Натэллы Сперанской
