Мировая премьера фильма Виктора Аслюка «Эпитафия» состоится на Краковском кинофестивале, который начинается 31 мая. Вы сможете посмотреть его на «Белсате» 28 апреля в 21:20 через спутник Astra 4A или онлайн на нашем сайте belsat.eu.
В этом году Радуница совпала с эпидемией коронавируса, и многие не могут посетить кладбище по причине карантина или добровольной самоизоляции. Часто жертв COVID-19 хоронят без участия родственников, которые сами находятся в больнице.
Режиссер-документалист Виктор Аслюк в течение года ездил по кладбищам в разных уголках Беларуси и посетил их бесчисленное количество. Побывал даже на миниатюрных, у заброшенной деревни, в нескольких сотнях метров от Островецкой АЭС. Хотя оно было указано на карте, искать пришлось полдня. Беседуем с Виктором Аслюком об «Эпитафии»: – фильме, спродюсированном «Белсатом»
— Откуда идея фильма?
— Я давно хотел снять фильм о белорусских кладбищах. А точнее об ушедших белорусах – поколениях покойных разных лет, которые сейчас составляют не земную, а небесную Беларусь. Было немного наивное желание передать что-то, что почти невозможно ухватить, такое неуловимое, немного абстрактное, но существенное для человеческой жизни.
Вместе с тем, было прочное неприятие каких-то часто эксплуатируемых в СМИ спекулятивных моментов, связанных со смертью. Я не хотел ничего физиологического, сверхдраматического. Не хотел выбивать чувства и выдавливать слезы. Понимал, что в таком фильме реальное захоронение было бы плохим вкусом. Стремился к какой-то элегической легкости, что в фильме обычно достигается с большим трудом.
Кадр из фильма Виктора Аслюка «Эпитафия»
— Как люди реагировали на камеру – в таком месте?
— С теми, кто лежит на кладбище, было проще, чем с теми, кто приходит их проведать. Возникло такое странное чувство какой-то связи с умершими, ходил между могилами, всматривался в фото, думал о покойниках, кем были, как погибли. И они будто говорят о себе, чтобы обратил внимание, остановился: женщина умерла в 1956 году, на памятнике вручную, неуклюже так, выцарапано «убита грозой».
Нередко захоронения свидетельствуют о времени. Нашел могилу парня 22-х лет, умер в 1952-м. На памятнике сверху – большой крест, а внизу – советская звездочка и написано, что покойный был комсомольцем. Эпитафии читал на надгробиях – бывает, непередаваемо пафосная, «самодельная», так сказать, поэзия. Но тексты, наверное, о том, о чем писалось и столетия назад. О шаткости всего человеческого, о тщетности усилий, о неумолимом финале. Иногда дидактические веяния: мол, жил, как хотел, а сейчас, вот, и обратно не вернешь, заново не начнешь…
А вот с живыми на кладбище было сложно. Белорусы замкнуты и обособлены, избегают всякого контакта. Мало того, что их было трудно подкараулить и что-то подсмотреть, так люди еще и пытались скандалить и выгнать нас с кладбища, хотя это общественное место: находиться там и снимать на общем плане любой имеет право.
Но всегда найдутся те, кто согласится сняться, поделиться с тобой своими переживаниями, что делает нашу режиссерскую задачу небезнадежной. К тому же я нашел интересного и тонкого человека, Андрея Бурденкова, который уйму своего времени отдает на создание виртуального кладбища – делает электронный каталог белорусских захоронений. Стало возможным смотреть его глазами.
Кадр из фильма Виктора Аслюка «Эпитафия»
– Если брать семейные архивы, документы, фотографии, книги, то многие поколения белорусов не хранили их или из-за страха перед репрессиями или просто не считали это важным. А что об отношении белорусов к памяти можно сказать, наблюдая за кладбищем?
– Что касается отношения белорусов к предкам, более плодотворно было это наблюдать на деревенском кладбище. Там собираются семьями, это такой праздник единения для всего рода, малых и старых. Причем, что свойственно каким-то нашим северным регионам, идут на кладбище не на Радуницу, а на Троицу. И при всех языческих мотивах, которые ярко просматриваются в таких праздниках, это особое событие, когда могилы как бы «оживают». Там вместе с покойниками едят, пьют, вспоминают, плачут, смеются, играют, ссорятся – короче, немного такая народная стихия.
При том, что часто на кладбище никто не приходил и я ждал впустую, там все равно активно и непрестанно шла жизнь – белка охотилась на птицу и с аппетитом закусывала, коты метили памятники, аисты кормили птенцов в гнезде на каменной колонне, экскаватор уничтожал дотла старинный дом… И какое-то общение есть между живыми и неживыми – маленький мальчик умер в 50-ых годах, на могиле и теперь стоит новая машинка, вечному такому ребенку…
– Вы много путешествуете. Довелось ли побывать на кладбищах в других странах?
– Я, как куда-то приезжаю, первым делом на кладбище иду. Это аутентичные места, которые наводят на умные мысли и рассказывают о чем-то важном – причем, и национальном, и универсальном.
Был даже на кладбище в Новой Каледонии, это остров в Полинезии. Там все гармонично сочетается – и христианство, и язычество. Умерших хоронят по католическому обряду и одновременно проводят местный ритуал проводов покойного к предкам. Рядом с обычным, европейского вида, кладбищем – побелевший от времени и дождей череп барана, насаженный на кол, воткнутый в землю.
Поразили кладбище в Порто, в Португалии. Там много больших семейных подвалов, которые внутри выглядят, как маленькая гостиная – при гробах коврики на полу, стоит стол с скатертью, на столе – фотографии в рамках, красивая ваза с живыми цветами. Двери в подвал – как у нас веранде какого-нибудь старого деревенского дома – изнутри завешена белыми кружевными занавесками, запираются на щеколду. Но, наверное, ощущения, которые вызывают такие места по всему миру, они одинаковы…
