Сорок лет назад на территории белорусской части Беловежской пущи был найден «Ятвяжский словарик». Он до сих пор не удостоился внимания белорусских ученых.
От невнимания до..?
Невнимание белорусской науки не очень-то и удивляет — в словарике, который найден в 200 км от нынешней границы с Литвой, на две трети балтская лексика, известная из литовского, латышского, старопрусского языков. Есть ли среди белорусских языковедов специалисты, которые бы могли ориентироваться в этой стихии одновременно, — вопрос риторический.
Удивительно, но в Беларуси до сих пор нет ни одной университетской кафедры балтистики — несмотря ни на богатство балтских речных и озерных названий, ни на вплетенный в белорусские говоры богатый балтский лексический слой. Например, только в коссовском говоре, зафиксированном в изданном покойным Зайкой словаре, автор этих строк нашел около полусотни колоритных балтизмов, публикация об этом вскоре появится.
Негативное отношение к «балтской теме» в БССР проявилось хотя бы в запрете научной конференции «Этногенез белорусов», которую готовили в Минске в 1973-м году. Тогда игнорирование «Ятвяжского словарика» было закономерно, но неразумно игнорировать его сейчас. Кажется, этим летом разве что в пружанской районной газете «Раённыя будні» одним абзацем упомянули 40-летний юбилей находки, и то благодаря фестивалю «Рэха даху», на котором прозвучало посвященное словарику выступление.
Был или нет?
Примечательно, что обстоятельства, при которых стало известно о «Ятвяжском словарике» чем-то напоминают ситуацию с «Минской молельней», и этот параллелизм придает таинственности и одному, и другому. Напомню, что искусствовед Михаил Кацер в своем дневнике под 1940-м годом (тогда ему было чуть больше тридцати) записал от жителей Минска о «минской молельне» на берегу Свислочи, в составе которой был и большой валун. Тот камень, как известно, сейчас в Музее валунов. Так вот, дневник Кацера сгорел вместе с ним самим во время загадочного пожара в его доме в 1995 году. Но дневник был переписан, и в копии дошел до нас. Больше никаких свидетельств о «минской молельне» никто не зафиксировал и не нашел.
А параллель с «Ятвяжским словариком» здесь вот какая. Летом 1978 года 18-летний краевед по фамилии Зинов путешествовал по Беловежской пуще, ходил от деревни к деревне, спрашивая о примечательных старинных вещах. На хуторе в районе бывшего болота Великий Никор (в советские времена болото было осушено, и только в позапрошлом году его стали понемногу восстанавливать) в Пружанском районе, у старика он выкупил книжку с молитвами на латыни. А в конце молитвенника были подшиты несколько страниц (шесть или семь) с рукописным текстом. Те страницы имели заголовок по-польски «Языческие говоры с Нарева» (Poganskie gwary z Narewu).
Потом Зинов пошел служить в армию, а его родители выбросили все книжки с религиозным содержанием, в том числе и этот молитвенник. Но Зинов предварительно переписал словарик, потому что не все буквы хорошо читались, а ему как исследователю хотелось большей ясности. В 1983 году Зинов прислал копию в Вильнюсский университет, там словариком занялся покойный лингвист Зинкявичюс, который в 1984 году опубликовал статьи на эту тему в вильнюсском и московском научных журналах. Спустя год вышли и другие языковедческие публикации.
Что известно
Таким образом, при установлении подлинности «Ятвяжского словарика», можем опираться только на анализ лексики в нем. А лексика там разнообразная. По мнению языковедов, это или значительно литуанизированный ятвяжский язык, или это сильно ятвягизированный литовский язык, или, наконец, это записанные вместе слова и ятвяжского, и литовского языков (заголовок же у словарика «говоры», а не «говор»).
О словарике также известно, что на хутор тот молитвенник привезли из ближайшего местечка Беловеж. Составителем словарика, видимо, был католический священник, так молитвенник на латыни, а словарик он назвал «языческие говоры». Также он, по-видимому, был местного происхождения, так как в «польской» части словарика иногда встречаются белорусские слова («белы», а не «бялы» и др.) или «крэсовые» (zwyciezywac). Из «Ятвяжского словарика» до нас дошло более двухсот слов. Все рукописи сегодня хранятся в библиотеке Вильнюсского университета.
В вильнюсском журнале «Балтистика» Зинкявичюс опубликовал отзыв известного московского балтиста Топорова на «Ятвяжский словарик» (в московскую публикацию в «Балтско-славянских исследованиях» этот отзыв не вошел): «Сам словарик произвел на меня очень глубокое впечатление бесспорной подлинности и оригинальности. Более того, он фиксирует ту стадию в развитии ятвяжской языка (и/или тот говор), о которой согласно имеющимся остаткам этого языка мы не имели никакого представления. Также интересны и поучительны в словарике как индоевропейские архаизмы, которых нет в известном балтском материале, так и следы поздних контактов (с немецким языком). Весьма нетривиальны некоторые словообразовательно-морфологические черты. Наконец, особый интерес представляют отдельные факты, что бросают свет на переходные процессы от балтской стадии к праславянской».
Перун и Пяркас
Хочется отметить разве что пару слов «Пяркус — Лауме», у которых польского перевода нет, но указаны «языческие». Во-первых, эти слова выглядят как имена божественной пары — небесного владыки и земной повелительницы. А во-вторых, во всех других балтских языках имя бога-громовержца имеет суффикс — Пяркунас, Перканс, Перкунс, — а здесь имеем прямой аналог, например, трокийского (тракайского) «Пэркас».
Стоит напомнить, что тот же Топоров видел корень, присутствующий в именах балтского громовержца, в названии «дуб Пракурон» из белорусского заговора с Посожья — точнее, из деревни Лабановка под Чериковом (кстати, там же рядом и деревни Гром и Громобой). Это название он считал архаизмом и сравнивал с индоевропейским обозначением дуба perkur/perkun (суффикс в этом слове менялся в зависимости от падежа).
Поэтому вероятно, что раньше «Перуна» здесь, на западе и на востоке, мог быть и «Пяркун», а может, и просто «Пяркус». Заморозился же в позаимствованному имени еще одного дохристианского божества Велеса такой же балтский суффикс -с-…
Западнополесский и ятвяжский
Нельзя не вспомнить и проект «Етвызь» филолога Шеляговича. В конце 1980-х «ятвяжским» он взялся называл западнополесский говор, богатый, как известно, украинизмами. Слышал ли он о «Ятвяжском словарике», о котором написали за несколько лет до тех событий? Не мог не слышать. И тем не менее почему-то попытался наполнить совсем иным содержанием слово «ятвяжский». И на некоторое время ему это же удалось. И в наше время иногда встретишь записи вроде «вы говорите об утраченных балтийских языках в Беларуси, а мы в нашей деревне по сей день разговариваем на древнем балтском ятвяжском языке».
Инициативу Шеляговича, по-видимому, следует считать единственным откликом в Беларуси на появление «Ятвяжского словарика». Правда, инициатива та была не в том, чтобы подсветить и дать жизнь, а в том, чтобы скрыть и запихнуть обратно под лавку.
Но можно ли восстановить «ятвяжский» язык на основе слов из «Ятвяжского словарика»? Восстановили же в 1990-х прусский язык, основываясь на материале трех переведенных катехизисов и установленных лингвистом Мажюлисом связях старопрусского с другими балтскими языками. По-видимому, можно — определив, где очевидные литовские заимствования, где немецкие, а где иранские или венгерские.
А если и без восстановления, то достаточно просто понимать важность: «Ятвяжский словарик» — единственный сохранившийся источник, по которому можно составить хоть какое-то представление о том огромном массив утраченных балтских говоров на территориях за пределами распространения литовского, латышского и старопрусского языков. Источник этот в чем-то сомнительный, но иных нет.
