Вчера мне пели "Чарочку" и "У нашем саду...". Ни с какими "хепибездями" и рядом не стояло. Потрясающее ощущение! Стоишь в кругу, и круг тебе кланяется: "То не лес, не трава расстилается, наши буйные головки преклоняются... ...За ее дела прокричим "ура!"..." Ком в горле. Спасибо, "Рождественка"!

О фольклорном пении, о звуке, о удивительной энергетике хоровода рассказывал мне наш преподаватель, музыковед, фольклорист, Андрей Сергеевич Кабанов

kabanov

...Ни в школе, ни в институте нам не говорят простых вещей: есть разные миры. Мир словесности, мир цифры, мир естественно-научный — с ними школьник сталкивается ежедневно, в системе общего образования. Есть культура слова, культура математики, физическая культура, но ни слова не говорится о том, что существует целый МИР ЗВУКА. Мир, равновеликий всем другим мирам. Слово, которое сегодня все заполонило, возникло позже.

Чем хорош мир звука? Звук ассоциируется с живым. Если в застолье звучит песня, то и пища становится другой. Если девушка поет, у нее глаза другие, облик другой. Она живее той, которая не поет. Звук — активен. Он все превращает в живое. И сквозь нас, сквозь детей все время "просвечивает" древний, доповествовательный мир — мир звука, обряд, танец, миф... Погружаясь в этот мир, мы попадаем в адекватный энергетический слой, в котором работает сама форма. Мы встаем в певческий круг, и форма круга начинает работать как содержание.

Как чувствуют себя люди в кругу? Я стою рядом с кем-то, и у меня уже возникает энергетическая связь с соседом. Пришел новый человек — ему трудно вступить в круг, он должен сделать усилие. Новичок разрывает мою связь, и мне нужно заново ее выстраивать. А войти в центр круга — это вообще уже целый обряд, поступок, некий путь! И выйти из круга невозможно — кто-то вышел, остальные уже обеднели.

Круг символизирует звук. Мы тянем звук в унисоне, в октаве, еще без песни, но уже вместе. Мы и отдаем, и берем, происходит вообще что-то непонятное. Принципы "отдай-обретешь", "сохрани-потеряешь" в музыке присутствуют зримо. Я слился в унисоне и получается, что я — уже не я, а огромное "МЫ". Стоит это почувствовать и развить, воспитать в себе эту чувствительность, и можно будет в любое время подпитываться энергией круга. Побудешь пять минут в таком состоянии, в доповествовательном мире, и целую неделю потом, живя в сумасшедшем городе, можно будет вспоминать, как ты был в певческом кругу, возвращаться к себе и подпитываться. В кругу происходит перенастройка организма. "Подкручиваются" какие-то винтики, шпунтики в голове... Никакое слово, никакое объяснение так меня не утешит. Беседа с психотерапевтом — часовая, многочасовая, регулярная: "Будь хорошим! Будь хорошим! Будь хорошим!.." — конечно, помогает, но не так, как совместное пение. Потом можно петь и в одиночку, но вспоминать, как пели вместе.

Наша культура — не индивидуальна. Это культура многоголосная, соборная, культура общины и вокала. Мы предпочитаем играть не на инструментах, а на себе. Наше тело превращается в инструмент. В противоположность Западу, где инструментальная культура более развита, и где, как правило, есть ведущий голос с сопровождением. В церкви — обязательно орган, а у нас в церкви — хор. С другой стороны, мы не Восток, где звуковая культура сольная. Выстраивается некая схема: на Востоке поют сольно, у нас — многоголосно, на Западе играют на инструментах, у нас преобладает вокал. Вокальность и многоголосье — вот ключ к нашему фольклору и вообще к нашей культуре. Когда вокальность и многоголосье работают в соединении, начинает работать сама форма. Поэтому наши лучшие игры — игры с песнями для детей. Лучшие песни — обязательно кругом. Лучшие танцы — поющий хоровод. А лучший инструмент — продолжение человеческого голоса. Рожок, например.

Еще Дмитрий Покровский говорил, что любое исполнение есть акт обучения. А любое обучение в фольклоре должно происходить в форме полноценного художественного акта. То есть, не просто выучил первую ноту, потом вторую, потом связал их между собой, а поешь песню сразу, и она уже существует как художественное явление. Возникает мастерство пения «за следом». Даже не зная песню, ты с первого же раза начинаешь подпевать ее, чтобы запомнить, чтобы в ней участвовать. В народе было именно так. Как мы учимся родному языку? Сначала идет трансляция: повторение один к одному. Потом, когда уже накапливается какой-то багаж, начинается варьирование. Затем — поиск, сочинительство, и наконец уже ограничение. Ты становишься носителем определенного количества слов, интонаций, несешь свой, индивидуальный стиль.

Здесь действует иной механизм, нежели в авторской песне. У авторской песни есть первоисточник. Есть человек, который сочинил. Я могу увидеть этого человека, прочитать его биографию. Конечно, и он что-то извлек из опыта предшественников, но все равно автор этой конкретной песни — именно он. Мы его задумку, его творчество демонстрируем, впитываем и проживаем. А когда я пою народную песню, происходит другое. Я не знаю, что передаю. Я — передатчик чего-то гораздо более глубокого, огромного, протяжного, объемного, чем просто мотивчик и набор слов. Не знаешь, сколько измерений в этом явлении. Песня народная — не «плоская». В ней не только длина и ширина. Там присутствует еще какая-то неизмеримая глубина, не связанная со словами и мелодией. Получается, когда я пою, я общаюсь с предками. Я связан с ними какой-то невидимой нитью. Осознанно или неосознанно, они здесь, рядом со мной присутствуют. Я не задумываюсь об этом, но все равно воспроизвожу, помню и ценю то, что ценили и помнили они. Они так же пели эту песню многие-многие поколения. Пели, и до меня это донесли. Я могу этого не понимать, но обязан передать. Тому же ребенку. И передаю я ему не эти четыре звука, и не себя передаю. Я передаю некий язык, миф!. Как он у малыша прорастет — я не знаю. Мне кажется, что я ему передал то, что проросло во мне, я жду, что с ним под влиянием этой песни случится то же самое, что со мной. А у него — раз! — и повернулась песня совсем другой стороной. И проросло то, что было зарождено там, далеко в глубине, где-то в древних поколениях. Это и есть работа самой формы. В этом — энергетика, в этом — лечение. Это и есть культура, национальный патриотизм, национальные традиции. Передача через вроде бы, простые, но очень мудрые формы. Это как в одной, конкретной красивой женщине видишь не просто линии и очертания, а всю всемирную женственность. Есть выражение, что тело человеку не принадлежит, а дано в наследство. Восхищаясь конкретной женщиной, влюбляясь в нее, я благодарю человечество за то, что и до меня дошла эта некая судьба женщины вообще, воплощенная в конкретной красоте.

Песня — тоже судьба. Она проходит через меня и формирует меня своей формой, вырабатывает вкус, мораль, неподдельный патриотизм, выпрямляет здоровье, наконец. Происходит то, что я называю перенастройкой организма. Я же реально играю на себе, превращаюсь в музыкальный инструмент, вибрирую, дышу, очищаю свой мозг. Я хочу двигаться под песню и совершаю физические движения. Задерживаю дыхание — омолаживаю внутренние органы. Влюбляюсь, и через свое излучение в момент пения привлекаю представителей противоположного пола. Могу в дальнейшем создать семью, продолжать человеческий род. Все это благодаря песне.

По сравнению со средствами массовой информации, с миллионными тиражами журналов, газет, устность, вроде бы, кажется беззащитной и слабой. На телевидении одну передачу сделал — ее увидели миллионы. Но выясняется, что толку-то от этого никакого! В одно ухо влетело, в другое вылетело. Другое дело — устная культура. Тиражирования не было, поэтому оставалось, отбиралось, передавалось из уст в уста самая суть. Слово становилось максимально емким. В результате каждая мысль, каждое произведение, каждая песня, дошедшие до нас, уже послужили многим людям, насытились энергетикой и уже несут в себе не только форму, но и содержание, часть всех этих людей. Фольклорная песня за века типизировалась, структурировалась и кристаллизировалась таким образом, что она приятна, удобна, нужна и полезна всем. Чему-то она учила, чем-то лечила. Как это измерить? Да никак! Это можно только видеть, слышать и, получив устно, устно же и передать. Это неуничтожимо. Фольклорная песня поразительно живуча. Она способна свертываться в зерно и лежать до поры до времени. Чуть-чуть потеплеет, чуть-чуть чернозема появится и она — раз! — проросла!

Удивительно, но каждая народная песня в момент пропевания становится живой и вбирает в свое содержание, впитывает, все, что происходит вокруг: где она звучала, кто ее пел, с каким настроением. Все это каким-то образом прессуется и остается в песне. Потом, когда ты поешь ее снова, песня уже имеет для тебя свою историю. Ты вспоминаешь, как слышал ее в прошлый раз, а рядом был хороший человек, и тоже ею восхищался, и глаза у него горели. И эти горящие глаза чуть-чуть вошли в песню... Мир звука невозможно передать словами. Любое объяснение понятий "танец", "многоголосье", "тембр" будут поверхностными. Не передать ту энергетику, которую дает звук, музыка, пение, танец, вообще духовность, мышление и функционирование в доповествовательном мире. Он более органично проявляется в детях, прежде всего через игру. А во взрослых этот мир "зарастает" словом. Но за мнимым могуществом над техникой, цифрами, механизмами от живого, от организма не уйти.

Фольклор фольклору рознь. Иногда посмотришь на фольклорный кружок — лучше бы его вообще не было. Разряженные девицы с намазанными губами, щеками, выстроившись в шеренгу изображают из себя хор Пятницкого. И зрители эти фальшивые голоса слушают! А когда начинаешь говорить, что фольклор — это, прежде всего для себя, все отворачиваются: «Ах, ну, если для себя, тогда не интересно! Мы лучше будем деньги вкладывать в Бабкину, в эстраду, шоу, зрелище!» А потом удивляемся, что это с нами? Чувствуем, что чего-то внутри не хватает, а чего — понять не можем...

...Ребенок слаб. Его надо защищать: учить, кормить, заботиться... Один он не выживет. Ребенка защищает игра. Человек, не прошедший через игру, чувствует себя неполноценным, ущербным, обделенным. Бог дал нам счастье не чувствовать своего возраста, поэтому мы, сидя в одиночестве, можем вспоминать себя ребенком, подростком и опять погружаться в безопасный мир игры. Мы можем играть и шутить всю жизнь и юмор способен дать нам энергетику и здоровье. Но и в зрелом возрасте человек нуждается в защите. Культура защищает его с помощью эпоса: вечных ценностей, воспоминаний, погружения в художественные, эпические тексты... Всего, что связано со словом ВЕЧНОСТЬ. А в музыке — это протяжная, многоголосная песня. Мы погружаемся в песню и в момент пения останавливаем время. Происходит сильнейшая терапия мозга — снимаются заботы и бесконечный внутренний диалог. Мы же все время думаем: что я вчера сделал? Кто и что мне сказал? А что у меня завтра? А как с деньгами? А как дети? Бесконечная тревожность и нарастающий стресс... Особенно в городе, с его бешеным темпом жизни. Игра, в том числе и спортивная, — тоже средство снятия внутреннего диалога. И танец, и чтение хорошей книги, и сочинение стихов, и театр... Но это все сложные формы, а пение, звук — всегда при тебе. Пение сродни медитации. Ты превращаешься в музыкальный инструмент и "играешь на себе". Ты всегда с собой, критерии "что хорошо? Что плохо?" — только твои. Конечно, ты прислушиваешься к тому, что скажут другие, у тебя есть какие-то объективные критерии — соотношения физических интервалов, мотив песни и так далее, но ты можешь петь и один в одиночестве и фальшивить, сколько тебе угодно.

Есть мудрое отношение народа к критериям. Что такое хорошая песня? Нет хорошей или плохой песни, как нет хорошего или плохого слова. Есть хорошее или плохое исполнение. «Шумел камыш» — замечательная песня. И матерная частушка может быть хорошей и былина может быть плохой, если она исполнена плохо, ни к месту. А матерная частушка, исполненная, предположим, на свадьбе, когда все в подпитии, в разгуле, когда нужно подбросить веселья, когда происходит зарождение новой семьи и поется гимн чувственности, в этот момент частушка вызывает особый подъем, полет, особую улыбку. Но можно ее же, частушку, сделать уродливой, похабной, мерзкой, грязной, как это происходит на телевидении. Помните, была передача такая — «Семеновна»? Телеканал зарабатывал себе рейтинг. Ужасно. Матерная частушка не может быть публична. Она может звучать только среди своих, только на празднике, в кругу близких. Пусть даже и дети немножко подслушают. Пусть подслушают — они в меру своего возраста что-то поймут, что-то не поймут... Любая песня может быть хорошей и любая песня может быть плохой, в зависимости от ее исполнения.

Как было раньше? Была деревня, община, семья, соседи, друзья... Была какая-то экономическая ячейка, хозяйство, где шла постоянная работа и существовала постоянная система праздников. На этих праздниках обязательно пели. Пели по-своему, неповторимо. Человек знал, что в детстве у него будут игры, потом — посиделки, на которых будут петь 150 песен этого села, знал, что он побывает на свадьбах, где тоже будут петь, потом на Новый год начнутся Колядки, дальше — Масленица... Никуда не денешься, времена года меняются. Потом наступит пост и он послушает распевные духовные стихи. Летом придет черед летних календарных праздников со своими песнями. В застолье, на крестинах обязательно попоют. Помрет кто-нибудь — на похоронах зазвучат поминальные стихи. И всего этого было в избытке. Поминальных стихов поют три, а знают их двенадцать. Колядок — десяток, а поют две. Кто-то еще новенькую песню принесет, ее разучат. Солдаты какие-то песни привезут. Вопрос: петь или не петь? — вообще не возникал! Если у тебя есть хоть малейшее желание — пой! Голос был у всех, у кого-то больше, у кого-то меньше. Кто-то славился, как выдающийся резчик по дереву или кузнец, а другой был дишкант или запевала, знаток старинных песен. Он этим гордился, и его всегда звали на все праздники.

Сейчас же наша разрозненность приводит ко всяким уродливым вещам типа караокэ. Мы пытаемся заменить прежний естественный годовой песенный цикл этой сублимацией. Нет у меня друзей, я включу караокэ или пойду на дискотеку, буду прыгать, зажигалкой махать. А «тусовки» тянут за собой наркотики, выпивку, уродливые сексуальные отношения. А раньше это все было в традиции, здОрово и здорОво. Можно было в хороводе выбрать какую-то статную красавицу, девушку. Песня раскрывала женщину, и не так уже был важен внешний вид. В деревне все были красивы...

Видео

[видео]

Часть 1

Капища

Лекция школы "Русская Традиция" от ноября 2009 года

[видео]

Часть 1

Язычество и шаманизм

Поиск

Журнал Родноверие