Судя по материалам родильной обрядности восточных славян, новорожденный не считался человеком (и даже просто ребенком) до тех пор, пока над ним не совершался ряд ритуальных действий, основной смысл которых, по всей видимости, состоял в том, чтобы «превратить» его в человека.
Особый статус новорожденного проявлялся, например, в том, что в течение определенного срока (чаще всего до крещения или до одного года) он считался «нечистым», не наделялся атрибутами, обязательными для любого человека (пояс, крест и др.); в случае смерти его хоронили не на кладбище, а в особых местах — там, где захоранивался послед (в подполье, под порогом) и т. п. Показательно, что по отношению к новорожденным применяются термины среднего рода (типа дитя) или собирательные (мелочь, тварня, блазнота и др.). В еще большей степени на неоформленность статуса новорожденных указывает, например, называние их мальчиками независимо от пола.
Другими словами, на новорожденного смотрели скорее как на некую «заготовку», из которой в ходе ритуала (и при условии правильного его совершения) можно получить «настоящего» человека. Тенденция к тому, чтобы «продолжить» и «завершить» процесс, начатый природой, проявлялась уже с самых первых действий повитухи. Приняв ребенка, она гладит ему голову, стараясь сделать ее круглее: сжимает ноздри, чтобы они не были слишком плоскими и широкими. Аналогичные действия зарегистрированы у многих народов. У карел (чья обрядность очень близка обрядности восточных славян) повитуха сразу после рождения мыла и парила ребенка, после чего «для придания ребенку правильной («гладкой и круглой») формы слегка обжимала ее (голову) со всех сторон руками. При первом купании полагалось также обмерить новорожденного; считалось, что длина „локтя“ повитухи соответствует нормальному росту ребенка.
Далее, боабо (повитуха) укладывала младенца животом себе на колени и, взявшись за его правую руку и левую ногу, соединяла их так, чтобы указательный палец дотронулся до пятки, затем то же самое проделывала с левой рукой и правой ногой. В случае, если это не удавалось, она принималась массажировать и растягивать руки и ноги ребенка, пока не добивалась достаточной гибкости. В заключение процедуры следовало еще „поднять живот" (vatsa kohottaa): перевернув ребенка на спину, боабо, поглаживая, старалась подтянуть кожу живота к середине, „чтобы все жилки сошлись к пупу".
Для того чтобы новорожденный стал человеком, необходимо было придать ему крепость. С этой целью было принято тугое пеленание, имевшее и другие мотивировки (например, «чтобы ноги были прямые»). Любопытно, что у карел первое пеленание обозначалось глаголом krieppe ‘крепить’. По всей видимости, с этой же идеей крепости связано неоднократное использование в родильной обрядности камней, железа и других твердых предметов: камешки или кусочки глины клали в постель, с ними приходила на роды повитуха, их клали в воду при первом купании и т. д. Показательно, что в некоторых местах Харьковской губ. считалось необходимым, чтобы в течение первых 40 дней под кроватью роженицы стоял новый, опрокинутый вверх дном горшок, видимо, знак того, что роженица стала «пустой» — аналогии между человеческим телом и горшком (и в частности, между черепом и черепками, костями тела и обломками горшка) относятся к числу этнографических универсалий.
«Корректирование» природы отчетливо проявляется в манипуляциях с пуповиной. Пуповину отрезали на определенном расстоянии от живота. На Украине было принято расстояние «в три пальца». Мотивировалось это тем, что если пуповину отрезать ближе, то у мальчика половой член будет слишком короткий, а девочка будет слишком похотливой. Отрезали пуповину на каком-нибудь твердом предмете, имеющем отношение к будущей жизни ребенка.
Обычно у мальчика — на топоре или на оружии, а у девочки — на гребне или на прялке. Родившемуся мальчику следует тотчас же дать в ручку нож или кинжал, чтобы из него вышел храбрый воин. Тем самым, отрезание пуповины, будучи по сути практической операцией, приобретает отчетливое ритуальное значение: «направляет» природу в нужную сторону и в то же время очерчивает рамки будущей жизни как в биологической, так и в социальной сфере.
В системе представлений о «доведении» новорожденного до состояния «настоящего» человека особое значение придавалось его обмыванию и одеванию. Обычно обмывание рассматривается в контексте очистительных процедур. В принципе нет основания отрицать возможность такого осмысления, однако им ритуальное омовение явно не исчерпывается. Видимо, можно предположить, что обязательность омовения во всех ритуалах жизненного цикла связана с логикой ритуала, в соответствии с которой основной персонаж (новорожденный, невеста, покойник) должен быть сначала приведен в «исходное» (природное) состояние, и только после этого возможен его переход в новое качество. Омовение и сопутствующая ему нагота (в случае с невестой и покойником), отсутствие всяких знаков, указывающих на связь объекта с миром «культуры», — все это, видимо, и символизировало его «природное», «исходное» состояние. Кроме того, нет сомнения, что вода связывалась с той субстанцией, которая не только давала жизнь человеку и всему живому, но и в которую он возвращался, завершив свой жизненный путь (ср. обычай хоронить, пуская по воде, или в сырых, низменных местах).
Можно предположить и еще одно значение ритуального обмывания, которое не отменяет, а дополняет другие: с помощью этой процедуры происходило символическое отделение ребенка от того мира, откуда он появился. С ребенка смывалось то, что указывало на его принадлежность нечеловеческому, природному (ср. смывание «девичества» с невесты в свадебном обряде). Именно в этом смысле можно говорить об очищении. Вместе с тем обмывание — один из первых шагов в серии операций, направленных на трансформацию объекта ритуала, его приобщение к сфере культуры. На важность обмывания указывают и особые меры, принимаемые по отношению к воде, которой омывали младенца: чаще всего ее выливали на границе, у ограды. По сведениям П. Иванова, в Харьковской губ. воду после первой купели выливали в углу двора, там, где сходятся плетни.
В северно-русских районах, обмывание совершалось в бане и ребенка распаривали, чтобы затем «лепить» из него «настоящего» ребенка. Таким образом, обмывание должно было сообщить ребенку недостающие качества. Именно с этой целью в Белоруссии повитухи при первом обмывании ребенка на жмуринках (ср. жмурик ‘покойник’) размачивали в воде хлеб и овес. Аналогичные действия совершались и в других местах.
Одевание новорожденного — следующий акт его приобщения к сфере культуры. Не случайно этой операции придавался отчетливый символический характер. После купания ребенка заворачивали в рубаху отца, причем эта рубаха не должна быть новой и чистой («смоется отцовская любовь»). Лучше, если она старая и загрязненная. Существуют свидетельства о заворачивании ребенка (девочки) в рубаху матери на Украине и в некоторых местах России.
У карел «в тех случаях, когда хотели, чтобы следующим родился сын, особенно если первенцем была девочка, повитуха тут же, на месте родов, заворачивала ребенка в старую отцовскую рубаху, приговаривая:
"Дай бог сына на смену отцу, ребенка по стопам родителя"
Если же хотели дочь, заворачивали новорожденного в материнскую рубаху, приговаривая: "Дай бог дочь на смену матери"
В обрядовом заворачивании ребенка важны все три момента: и то, что использовалась одежда отца; и то, что она должна быть старой; и ее загрязненность. Одежда вообще в народных представлениях теснейшим образом связана с ее носителем. Более того, одежда отождествлялась с человеком, a efe части могли метонимически обозначать владельца. На этом основываются многие элементы магии.
Заворачивание новорожденного в отцовскую рубаху не просто символизировало связь между ними, но и означало принятие ребенка отцом. Ребенок становился продолжением, «распространением» не только матери, но и отца, его частью. Кроме того, ритуальные действия с рубахой (ср. выше о пуповине), как видно из приведенных примеров, содержали стремление активно воздействовать на характер последующего деторождения («регулировать» пол ребенка).
Категория старого в традиционной культуре отчетливо связывается со «своим», обжитым, освоенным. Старые, поношенные вещи воплощали идею преемственности, передачи благ и ценностей от одного поколения к другому (ср. роль грязи, мусора, сора в ритуалах, ориентированных на воссоздание мира и освоение природы культурой). Поэтому далеко не случайно детская «новизна» (пеленки, одежда) делается из «старизны».
Любопытно, что в той семье, в которой рождавшиеся дети раньше умирали, «повитуха принимала новорожденного в штаны отца»
(Ярославская, Тульская губернии)
На Украине в рукав рубахи, приготовленной для принятия новорожденного, завязывали кусок «печины» (т. е. глины от печи), уголь и мелкую монету.16 На Гуцулыцине к правой руке новорожденного привязывали мешочек с чесноком, «печиной», углем и глиной со следами собаки. Эти предметы обычно трактуются как обереги, однако несомненная связь некоторых из них с домом и очагом позволяет видеть в них продолжение идеи приобщения ребенка к миру людей.
Важнейшим условием жизни человека представлялось получение доли (части) жизненной силы и благ из общего их запаса, который распределяется между всеми людьми. Славянские представления о доле характеризуются двойственностью. С одной стороны, доля каждого человека предопределена «высшим судом» (жребием), с другой — эта предопределенность не является абсолютной: доля не только дается, но и берется; ее объем и характер (хорошая / плохая доля) зависят от различных обстоятельств; в некоторых ситуациях человек сам выбирает ту или иную долю. Такая неоднозначность индивидуальной доли проявляется уже в том, что в роли ее подателя могли выступать не только мифологические персонажи различных уровней (от Бога до рожаниц), но и мать ребенка, его восприемники и другие лица.
Вместе с тем судьба ребенка определялась уже временем и местом рождения. Представления о зависимости судьбы человека от дня и часа рождения обусловлены семантической неравноценностью отрезков времени в традиционной картине мира. Благоприятное время рождения — утро. Однако значение имело не только время суток, но и день недели, фаза месяца, будни или праздники.
Ср. характерные приметы:
«Як родыця дытына у ночи пид вылыки празднык: Риздво, Хрыщеше, то з его ны буде добра: буде калика або малоумне. Родившийся под воскресенье будет сладострастен, похотлив. Родившийся под понедельник будет ведун, но для этого следует ему постить по понедельникам. Родившийся под четверг будет богат»
Удачный момент появления ребенка на свет — тот отрезок времени, когда природная жизненная сила проявляется в максимальной степени (ср. идею сочетания силы, удачи, крепости в таких словах, как рус. пора, спора).
В отличие от времени место рождения не обязательно предопределено судьбой — оно может быть и выбрано.
В Харьковской губ. «при трудных родах бабка отыскивает счастливое место, водя для этого больную по разным местам в хижке и даже (в слободе Ново-Николаевке) в сарае, гумне»
Характерно, что в самой процедуре выбора места заложена идея отделения одной части пространства от другой и соотнесения их с понятиями доля и недоля.
На характер доли ребенка (ее наличие или отсутствие) указывают и многочисленные приметы.
«По положению и виду ребенка при появлении его на свет и по времени рождения бабка предугадывает судьбу его. Если ребенок родится лицом вниз, то скоро умрет. Если — с длинными волосами на руках или на ногах — будет счастлив; — в сорочке — будет счастлив; — перевитой пуповиной — будет солдат; — дочь, похожая на отца, или сын, похожий на мать, — счастливы. Родившийся с зубами будет знахарь, плут и все глазит»
В конечном счете доля определялась стечением многих обстоятельств. Показательно, что рождение, как и смерть, могло обозначаться словом случай (укр.), которое в русских говорах имело значение «счастье» и, по мнению А. Потебни, содержало идею столкновения, встречи.
Получение доли предполагает получение имени. Характерно, что имя, как и доля, определяются решением Суда.
В украинской песне святые собираются «служби служити, имья судити»
По окончании родов повитуха отправлялась к священнику «за молитвой» и «за именем», а также договориться о дне крещения. По многочисленным данным прошлого и нашего столетия, крещение стремились провести как можно скорее (иногда в тот же день), поскольку до момента крещения ребенок считался нечистым. В исключительных случаях, если ребенок родился очень слабым и ему грозила смерть, церковь разрешала повитухе самой окрестить ребенка и дать ему имя.
В Закарпатье «ребенок, умерший некрещенным, считается чертом и причиняет родителям беспокойство»
Семь лет он остается чертом и все это время требует имя у родителей.
«Тогда надо приготовить ему косу, цеп, грабли, метлу и другие предметы, чтобы задать ему работу. Все это делается из дерева, из щепок. Если положить это в гроб, не будет возвращаться к матери»
Ребенка старались назвать именем святого, день памяти которого был ближайшим «наперед» (т. е. не прошедший, а будущий). Другой распространенный принцип выбора имени — по умершим или живым родственникам, причем мальчика чаще всего называли именем деда.
В любом случае с помощью имени новорожденный включался в ту или иную последовательность (святых или людей) и отождествлялся со всеми прежними носителями данного имени. Имя предопределяло судьбу человека, будучи глубоко укорененным в легендарную историю и мифологию. Связь имени и человека распространяется не только на его поведение (ср. нежелание называть на Украине мальчиков Микитой, поскольку человек с таким именем будет злодеем), но и на физическое состояние. Не случайно столь распространены были представления о том, что в случае слабости и болезни ребенка следует изменить его имя, хотя вообще имя не принято было менять.
Дальнейшие шаги по переводу новорожденного в мир людей и наделению его долей связаны с теми обрядами, которые группируются вокруг церковного крещения.
А. К. Байбурин. Ритуал: между биологическим и социальным
