Во второй половине XIX — начале XX в. Западная Сибирь пестрила разнокультурными группами восточнославянских народов. Преобладающими среди них были русские. «Старожилы», или «закаленные сибиряки» (в простонародье «чалдоны») — потомки служилых людей, казаков, крестьян, поселившихся здесь в XVII — первой половине XIX в.
Часть старожилов, проникших в сибирские земли разными путями и исповедывавших старую веру, назывались {120} «кержаками» (по р. Керженец Нижегородской губ., где было их крупное поселение). С 70–80-х гг. XIX в. в связи с массовым выездом стали преобладать переселенцы из Европейской части страны, известные как «российские» («вятичи», «томбаши», «рязаны», «хахлы» и пр.).
Представление о льне как об особом Божьем даре лежало в основе благоговейного к нему отношения — бережения от «нечисти», осквернения, чему способствовало выполнение целой системы запретов-оберегов на работы с ним. В целом лен «проявлял» себя как «разумная» стихия, которая реагировала на малейшее соблюдение или несоблюдение законов, установленных прадедами с незапамятных времен. Основная ответственность за выполнение традиций лежала на женской половине семьи, как наиболее заинтересованной в возделывании льняного волокна. В зависимости от принадлежности к той или иной этнокультурной группе обычаи и обряды, связанные с возделыванием и обработкой льна, были различны.
Круглогодичные запреты-обереги подчинялись общей идеи цикличности природы посредством бинарной оппозиции работа/отдых. Актуальность запретов особенно явственно наблюдалась в переходные периоды (зимнего и летнего солнцестояния, весеннего и осеннего равноденствия), когда нарушался порядок, а значит, и стабильность бытия. В результате активизировались вредоносные влияния, которые в сибирских селах материализовались в конкретных типах ряженых («шуликанах»). Особенно выделялись своей значимостью святочные запреты, имевшие цель уберечь льняную пряжу (работы с шерстью разрешались) от воздействия нечистых, хтонических сил. Спряденные в Святки нити считались «нечистыми» и не могли использоваться на изготовление погребальной одежды и повивание умершего (у кержаков). Здесь, несомненно, улавливаются аналогии с ряжением-«шуликованием» на Святках в известных своей консервативностью селах по р. Мезени, Европейским Севером. Подобное смысловое значение имела вынужденная праздность и на Масленке, к которой у сибиряков-старожилов также было принято рядиться и представляться то «оборотнем», то «медведем», то «чертом».
Табуирование всех видов хозяйственно-бытовой деятельности на весеннее равноденствие связывалось с поверьем, что все в природе отдыхает («птица гнезда не вьет, девка косы не плетет»). Нежелание грешить сочеталось с идущей со времен язычества боязнью потревожить земное царство, накликать неурожай. Поэтому вполне естественным воспринималось сибирячками-украинками превращение девушек, работавших в неурочное время, в русалок и кукушек. В народных названиях трав сохранилась память о куделях, которые пряли ослушницы — это мох «кукушкин лен». Если возникает вопрос, почему в народных сказах девушки, а не женщины, отличались строптивостью, то вспомним, что в народных представлениях именно молодежь в силу ее природно-стихийных качеств сопоставлялась с темными, «нечистыми» силами (ср. в древнегреческой мифологии Арахну, посмевшую оспаривать право лучшей ткачихи у богини Афины). Крестьяне воздерживались от различного рода деятельности в родительские дни, когда души мертвых «проведывали» близких. Некоторые пожилые женщины до настоящего времени верят, что, если у человека родители умерли, то работать в известные поминальные дни (на Радуницу, в Дмитриевскую, Родительскую субботы и пр.), значит оскорбить «родителей».
Многие процессы по севу и обработке льна как у старожилов, так и у российских были отмечены повышенной сакральностью. Лен, считалось, должен быть «чистым», как и все сделанные из него предметы, поскольку они одевались непосредственно на человека, контактировали с ним. Даже отбросы после трепания и мятья льняного волокна, называвшиеся по-чалдонски «паргой», не выбрасывались, а сжигались или спускались по реке. Во имя «чистоты» ряд операций носил однодневный характер: сев и уборка, снование, перемотка. До сих пор вспоминают о рубахах-«обыдёнках», сделанных за один день («дён»), начиная со сбора льна и кончая последним стежком. Рубахи-однодневки обладали сверхсильными целительными свойствами, их готовили всем селом при эпидемиях, «морах».
Особенно большой осторожности и присутствия различных оберегов в виде предметов (игол, ножниц, ножей) требовало снование. Следствием нарушения однодневности этой работы могла быть болезнь или порча сделанного. Не случайно сибирячки выбирали для снования легкие (по их мнению, вторник, среда) безветреные дни. Основную пряжу хранили заплетенной «в плетень», который, как известно, являлся охранным средством от нечистой силы. При тканье также работала целая система оберегов-заклинаний, которые применялись и теми, кто ткал, и случайными свидетелями, не желавшими навредить ткачихе.
По нашим полевым материалам последних лет, вырисовывается довольно сложная система оберегов-запретов, соблюдавшихся при работах со льном у селянок Верхнего Приобья:
1) в течение года — исключались по тем или иным причинам праздники, в их числе воскресенья, родительские дни;
2) в течение недели — не пряли по средам и пятницам, не сновали по «чижолым» дням понедельникам;
3) в течение дня — кое-где избегали прясть в вечернее время постных дней, после захода солнца по субботам;
4) начало работ приурочивали к первой фазе луны. «Чистота» льняного волокна обеспечивалась, следовательно, изоляцией от низших нечистых духов, осуществлением работ без греха, т.е. не в неурочное время христианских и других праздников, приоритетности дневного света и вновь родившегося месяца.
В широко распространенном до настоящего времени специфичном взгляде на поведение беременных женщин при прядении, сновании, выражающемся в запрете перешагивать через нити, видны реликты древнеевропейских поверий о привязке младенца к жизни выпряденной божественной ниткой. Крестьянки когда-то верили, что, переступая пряжу, беременная женщина тем самым «перечила» и самому существованию еще неродившегося младенца, поэтому в таких рассказах один сюжет — у роженицы появляется ребенок, опутанный пуповиной. Будущая мать, переступая через земную нить, наносила вред нити небесной. В этой связи хотелось бы привести объяснение, которое дают старожилы по поводу исцеления пряжей, спряденной в Чистый четверг в обратную сторону: скручивая ее «назад», можно вернуться к исходному, т.е. здоровому состоянию (иными словами, прервать естественный ход судьбы).
Из-за пестроты этнографического, конфессионального состава населения Западной Сибири проведение ареальных исследований здесь весьма затруднено. Загадочные чалдоны, выходцы с мифического междуречья рр. Чала и Дона, были хранителями многих дохристианских обычаев и обрядов, за что их в насмешку нередко называли «чалдуны-колдуны». По-видимому, под их большим влиянием в сибирских селах долго держались поверья о разгуле нечистой силы в определенное время года, сохранялись способы «общения» с нею. У российских явственнее до настоящего времени ортодоксально-церковная основа, хотя для выходцев с разных земель России это справедливо в различной степени (напр. для архангельских, «волговских» — больше, «хахлов» — меньше). Сочетание христианского и народного мировоззрений, при приоритетности первого, было характерно и для старообрядчества, которое придерживалось принципа избирательности (не признавали дурного глаза, святочных ряжений, могли работать по праздникам, исключая лишь самые значительные).
