Не боги ли на пороге?

Индоевропейцы высоко ценили добродетель гостеприимства. От хозяина ожидалось, что гость сможет найти пристанище и быть учтиво привеченным в его доме. Принимать в свой дом гостем следовало зачастую даже врагов, и тогда вражда на время прекращалась. Особенно ожидалось гостеприимство от правителя. Если же хозяин не проявлял должного уважения к гостям, то мог очень жестоко за это поплатиться.

Польский хронист XII в. Галл Аноним сообщает легенду — вполне вероятно, восходящую к языческой древности — о начале правления среди полян княжеской династии Пястов:

"Был в городе Гнезно, что по-славянски означает "гнездо", князь по имени Попель. Он имел двух сыновей и, по языческому обычаю, готовил к их пострижению большой пир, на который пригласил многих сановников и друзей. Случилось так, что, по тайному решению Бога, туда пришли два чужеземца, которых не только не пригласили на пир, но даже грубо отогнали от входа в город. Они, как только увидели невежество этих людей, спустились в пригород и по счастливой случайности пришли к домику пахаря вышеназванного князя, устраивавшего пир в честь своих сыновей. Этот радушный бедняк пригласил чужеземцев в свой домик и оказал им свое гостеприимство...

Пяст, сын Котышко, и жена его, по имени Репка, отличались большим гостеприимством. Они с большим сердечным чувством, по мере своих возможностей, старались удовлетворить потребности гостей, а те, видя их благоразумие, были готовы помочь им своим советом осуществить их сокровенные пожелания. Когда чужеземцы по обычаю несколько помедлив, поговорили о том, о сем и попросили чего-нибудь выпить, гостеприимный пахарь ответил: "Есть у меня бочоночек перебродившего пива, которое я приготовил в честь пострижения моего единственного сына, но какая польза от такой малости? Если угодно — пейте..." Этот бедный крестьянин решил приготовить кое-какое угощение в честь пострижения своего сына именно тогда же, когда и господин его, князь, готовил пир в честь сыновей, — ведь в другое время он не мог бы этого сделать вследствие своей чрезмерной бедности; он хотел пригласить несколько человек из друзей своих, таких же бедняков, как и он сам, но не к обеду, а к более скромной закуске, и откармливал поросенка, приберегая его специально для этого случая...

Итак, гости спокойно приказывают хозяину налить пива, хорошо зная, что оно во время питья не будет убывать, а, наоборот, будет прибывать, и, как говорят, пиво прибывало до тех пор, пока не наполнились сосуды, взятые взаймы, а также и сосуды пирующего князя, которые чужеземцы нашли пустыми. Они приказывают также заколоть и упомянутого выше поросенка, чьим мясом, как рассказывают, были наполнены, к удивлению всех, десять мисок, называемых по-славянски cebri. Пяст и Репка, видя совершившееся чудо, поняли великое предзнаменование, касающееся сына, и уже мыслили пригласить князя и его гостей, но не осмеливались, пока не спросили об этом чужеземцев. Что же мы медлим? По совету и с одобрения своих гостей, земледелец Пяст приглашает хозяина своего, князя, и всех гостей его, и князь не отказывается снизойти до приглашения крестьянина. Еще не было столь могущественно княжество польское, и князь этой страны не кичился такой спесивой гордостью и, выступая, не был еще окружен столь многочисленной клиентелой. Когда по обычаю начался пир и всего оказалось в изобилии, эти чужеземцы совершили обряд пострижения мальчика и дали ему имя Земовит, согласно предсказаниям о будущем.

После того, как все это произошло, мальчик Земовит, сын Пяста, внук Котышко, рос, мужал и с каждым днем выказывал свое благородство до такой степени, что Царь царей и Князь князей ко всеобщей радости назначил его князем Польши и совершенно изгнал из королевства Попеля со всем его потомством. Глубокие старцы даже рассказывают, что этого самого Попеля, изгнанного из княжества, до такой степени преследовали мыши, что его сторонники отправили его на остров и поместили там в деревянной башне, где он долго оборонялся от этих отвратительных зверьков, последовавших за ним на остров. И, наконец, покинутый всеми из-за зловония, исходившего от убитых мышей, искусанный ими, он умер позорной смертью"

(Gallus Anonimus. Chronica et Gesta Ducum sive Principum Polonorum. 1-3. Русский перевод Л.М. Поповой 1961 г.)

История о том, как таинственные странники карают правителя за негостеприимство и ставят на его место потомка гостеприимных хозяев заставляет вспомнить Старшую Эдду. В поэме "Речи Гримнира" Фригг, жена верховного бога Одина упрекает его в негостеприимности его подопечного конунга Гейррёда:

"Он так скуп на еду, что морит гостей голодом, когда ему кажется, что собралось их слишком много». Один говорит, что это величайшая ложь. Поспорив, они побились об заклад.

Фригг послала свою служанку Фуллу к Гейррёду. Она велела предупредить конунга, чтобы тот остерегся колдуна, который явился в его земле; и еще сказала; узнать его можно по тому, что ни одна собака, даже самая злая, на него не бросится. На самом деле, это величайшая неправда, будто Гейррёд был скуп на еду. Но конунг велел схватить того человека, на которого не лаяли собаки. Он был в синем плаще и назвался Гримниром; о себе он больше ничего не сказал, сколько его ни допрашивали. Конунг приказал пытать его, пока не заговорит, и посадить между двумя кострами. Так он просидел восемь ночей.

У конунга Гейррёда был сын десяти зим от роду, нареченный Агнаром, так же, как брат его отца. Агнар подошел к Гримниру, подал ему полный рог питья и сказал, что конунг поступает дурно, подвергая пытке безвинного."

На что Один, как и таинственные странники, сделавшие Земовита князем полян, отвечал Агнару:

"Меж двумя огнями
сижу ночь осьмую,
и еды не дал мне
никто — только Агнар:
только он и станет,
сын Гейррёда, править
в готских пределах.
Благо тебе, Агнар!
блага тебе волит
бог-воеводитель:
лучшей платы
вовек не получишь
за глоток-то — и только."

Увидев, кем является на самом деле странник, Гейррёд бросился освободить его, но Один сделал так, чтобы конунг упал на свой собственный меч:

"Пьян ты, Гейррёд,
пил-то без меры;
и не помогут тебе
ни я, ни эйнхерии,
ни милость Одина —
многое ты потерял.
Много сказал я,
да мало ты помнишь;
друг тебе недругом стал,
вижу, друже,
лежит на земле
меч твой, и весь в крови.
Конец твой знаю:
ныне же к Иггу,
клинком упокоен, пойдешь;
дисы в гневе;
ныне дерзнешь ли
на Одина глянуть, представ."

(Старшая Эдда, Речи Гримнира, пеервод на русский В.Г. Тихомирова, 1997 г.)

Очень похожий на два предыдущих, но не касающийся правителей и верховной власти, сюжет представляет римский поэт Овидий в своих "Метаморфозах".

Там он так говорит об одно месте на фригийских холмах:

"В смерт­ном обли­чье туда сам Юпи­тер при­шел, при отце же
Был отвя­зав­ший кры­ла жез­ло­но­сец, Атлан­тов пото­мок.
Сот­ни домов обо­шли, о при­юте про­ся и покое,
Сот­ни к две­рям при­ткну­ли колы; един­ст­вен­ный — при­нял,
Малый, одна­ко же, дом, трост­ни­ком и соло­мою кры­тый.
Бла­го­че­сти­вая в нем Бав­кида жила с Филе­мо­ном,
Два ста­ри­ка: тут они съе­ди­ни­лись в юно­сти бра­ком."

Бавкида и Филемон, как и Попел с Репкой, оказали странникам радушный приём, хотя и были бедны:

"...Посредине — кро­вать, у нее ивя­ные
Рама и нож­ки, на ней — камы­шо­вое мяг­кое ложе.
Тка­нью покры­ла его, кото­рую раз­ве лишь в празд­ник
Им при­во­ди­лось сте­лить, но была и ста­ра, и потер­та
Ткань, — не мог­ла бы она ивя­ной погну­шать­ся кро­ва­тью.
И воз­лег­ли боже­ства. Подо­ткнув­шись, дро­жа­щая, ста­вит
Сто­лик ста­ру­ха, но он поко­ро­че на третью был ногу.
Выров­нял их чере­пок. Лишь быть пере­стал он пока­тым —
Ров­ную дос­ку его они све­жею мятой натер­ли."

Предложив странникам бывшего у них плохого вина, Бавкида и Филемон, как и Попел с Репкой, с удивлением

"Видят, — напол­нен кра­тер, вино под­ли­ва­ет­ся кем-то!
Диву дивят­ся они, устра­ши­лись и, руки подъ­ем­ля,
Ста­ли молит­ву тво­рить Филе­мон оро­бе­лый с Бав­кидой.
Молят про­стить их за стол, за убо­гое пира убран­ство."

На что Юпитер и Меркурий отвечали им:

“Боги мы оба. Пус­кай упа­дет на без­бож­ных соседей
Кара, — ска­за­ли они, — но дару­ет­ся, в бед­ст­вии этом,
Быть невреди­мы­ми вам; свое лишь покинь­те жили­ще.
Сле­дом за нами теперь отправ­ляй­тесь. На гор­ные кру­чи
Вме­сте иди­те"...
Все зато­пи­ла вода, один выда­ет­ся их домик.
И, меж тем как дивят­ся они и скор­бят о соседях,
Вет­хая хижи­на их, для дво­их тес­но­ва­тая даже,
Вдруг пре­вра­ща­ет­ся в храм; на месте под­по­рок — колон­ны,
Золо­том кры­ша бле­стит, зем­ля оде­ва­ет­ся в мра­мор,
Две­ри рез­ные висят, золо­че­ным ста­но­вит­ся зда­нье."

Там боги предлагают старикам исполнить любое их желание, и старики, в отличие от Земовита и Агнара, просят не власть, но лишь возможность быть жрецами при этом удивительном храме:

“Пра­вед­ный, мол­ви, ста­рик и достой­ная мужа супру­га,
Мол­ви, чего вы жела­ли б?” — и так, пере­мол­вясь с Бав­кидой,
Общее их поже­ла­нье открыл Филе­мон Все­мо­гу­щим:
“Ваши­ми быть мы жре­ца­ми хотим, при свя­ти­ли­щах ваших
Служ­бу нести, и, посколь­ку ведем мы в согла­сии годы,
Час пусть один уне­сет нас обо­их, чтоб мне не увидеть,
Как сожи­га­ют жену, и не быть похо­ро­нен­ным ею”

(Ovidius. Metamorphoses VII 627-711. русский перевод С.В. Шервинского 1977 г.)

Сходство между польской и римской историями — пара богов, чета бедняков, чудом восполняющийся напиток — может быть свидетельством в пользу того, что первая является заимствованием из второй. Однако мотив передачи богом-странником верховной власти от негостеприимного правителя более радушному объединяет рассказ Галла Анонима с "Речами Гримнира" и совершенно отсутствует в "Метаморфозах". Вероятнее всего, польский хронист просто приукрасил известными ему из аналогичного рассказа Овидия тропами уже существовавшую у славян легенду о скрывающихся в образах странников богах, отнявших власть у Пяста, наказавших его быть заеденным мышами и даровавших княжество Земовиту.

Все три сюжета структурно весьма похожи: во всех трёх есть скрывающиеся в образах странников боги, во всех трёх они испытывают гостеприимство смертных, во всех трёх они карают смертью негостеприимных и щедро награждают блюдущих гостеприимство.

Таким образом, можно вполне обоснованно предполагать, что у всех трёх историй есть некий более древний общий источник, скорее всего восходящий к индоевропейской древности.