Балтские археологические культуры более 2 тыс. лет назад
Или будем делать из этого выводы, или оставим без должной рефлексии?
На стоящее внимания высказывание пришлось наткнуться в одного историка, популярного среди национального актива.
В одном из своих недавних 5-минутных ютуб-рассказал по истории Беларуси, посвященном вопросу “балты и славяне”, говорит:
“Граница между балтским и славянским населением все время постепенно перемещалась на Гродненщину и Виленщину. Везде, где славяне вступали в контакт с болтами, получалось белорусы. Болты усваивали белорусский язык, колонистов было не так много, поэтому антропологически мы больше балты, чем славяне.”
Так передвигалась граница между населением “балтским и славянским” или все же, судя по сохранению прежней балтской антропологии, – населением “балцкамоўным и славянамоўным”? Если “колонистов было немного”, то, по-видимому, как раз второе. Так и до утверждения “белорусы – аславяненыя языково болты” недалеко, добавляя разве, что “с небольшой примесью немногочисленных колонистов”.
Конечно, в этом высказывании слишком упрощенно и про “белорусов, которые получались”, и о “белорусский язык, которую осваивали”. Наша нынешняя язык, как предполагается, как раз возникла под сильным влиянием прежней здешней балтской языка (а не была принесена “гатовенькая” какими-то “немногочисленными колонистами”). Отсюда, помимо прочего, и наши двугукі-дифтонги, и знаменитое “у нескладовае”.
Например, литовское dudavaũ “(я) играл в дуду” беспрепятственно понимаем как “дудаваў” (от “дудаваць”-duduoti – играть в дуду). Совсем недавно мы имели и балтский дыфтонг “іе” (собиратели фольклора и хорошей прибыльной работы предприятия ему Федоровский еще застали эту совсем уже забытую нами явление).
По правде не все тут так легко, как может казаться, или как кажется двухмерным создателем “відосікаў”. Если признаем, что “белорусы – аславяненыя болты”, то дорожек далее есть две. Первая – после этого утверждения далее не додумывать, а о балтском забыть, ограничившись констатацией.
А второй путь – задуматься: что же это за ситуация такая, когда мы были с одним языком, а тогда, не изменившись особенно сами, стали второй речи? Кто мы после этого? Каковы наши отношения с поколениями тех, давних предков? Каким языком говорит наша глубинная душа, и что с ней произошло? Которые после этого наши отношения с нашим окружением, старые названия которого говорят не понятной нам теперь уже языком?
Вопрос наплывает на вопрос. И в конце концов – как же так, что, когда мы особенно не изменились и имеем здесь тех же давних предков, нашей прошлым нам вдруг предлагают считать только то, что здесь есть всего лишь от времени языковой перемены? Те куцыя “десять веков белорусской истории”.
А чтобы из этих вопросов возникло тогда что более основательное, нужно Большого Вдохновения.
