В 1760 г. был арестован 73-летний крестьянин Артемий Лаврентьев сын Сакалов, житель деревни Малой Кармацкой (Мыльниковой) Белоярской слободы. «При аресте Артемия у него была обнаружена „бумашка на осмушке листа“ с текстом <...> заговора. Плохо разбиравшийся в предмете барнаульский духовный заказчик определил тему этой „бумашки“ кратко и парадоксально: „О жидовском еретике Перуне“ (л. 1). Сам Артемий записал в своей исповеди, что он „вихорем молилса“ в „присушных“ целях („думая на каковую-либо девицу, чтоб с ней блут сотворить“, — эта формулировка на совести чиновников просвещеннейшего Ф.И. Соймонова); признавался он и в том, что „Коледу кликал“, сны толковал. Все эти действия всегда категорически осуждались церковью как нехристианские.
В заговорные формулы, известные Артемию, наряду с явными языческими призываниями, включаются обращения к потусторонним силам, злым и добрым, в существование коих обязаны были свято верить все чины господствующей православной церкви от барнаульского заказчика Д. Комарова до членов Правительствующего Синода. Артемий признался на допросе, что, произнося „присушные словеса“, он „сатану отцом называл“ <...>. Помощь „лукавых“, „черта“ в его заговорах Артемий неоднократно подчеркивает и в исповеди, и на допросе. Этому обстоятельству, усиливающему действенность его колдовства, алтайский крестьянин явно придает особое значение. Предложенные А. Сакалову в соймоновской канцелярии „вопросные пункты“ не оставляют малейшего сомнения в том интересном факте, что взгляды допрашивавших Артемия были в этом вопросе предельно близки к воззрениям алтайского крестьянина: у Сакалова тщательно, сохраняя всю средневековую серьезность, выпытывали подробности его обращения к нечистой силе.
В ответ на подробные детальные вопросы А. Сакалов, в частности, уточнял: „Да назат тому лет с тритцать гулящаго человека... на зло и грех поучил ево такой, что написав на бумаге присушныя и заговорныя слова, имена лукавых, именовав их святыми; и соборы их поминав, и молился им, чему он, Сакалов, училса в малых летех у незнаемого человека за плату урошливым словам, чрез их же, лукавых, заговаривался, и на робят, и на себя наговаривал, и змию хоботистому, то есть диаволу ж, молилса“ (л. 27 об.).
Хотя, в отличие от „еретика Перуна“, за „лукавым“, „змием хоботистым“ православная догма признавала немалую силу и влияние на земные дела, обращение к этой силе было в глазах церкви и государства тягчайшим преступлением. Русская церковь XVIII в. все еще знала инквизиционные процессы по делам о сношениях с сатаной. И хотя в век „просвещенного абсолютизма“ такие процессы обычно не заканчивались уже сожжением виновных, наказание бывало тяжелым. Преосвященный Павел Конюскевич, митрополит Тобольский и Сибирский, яростно защищал, например, приговор, еще в 1744 г. осуждавший на пожизненное заключение двух несчастных (один из них был подростком) за заключение письменного „договора с сатаной“» [Покровский 1979. С. 52‒53].
Покровский Н.Н. Исповедь алтайского крестьянина // Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1978. Ленинград: Наука, 1979. С. 49‒57.
