Николай Алексеевич Клюев создал в своем творчестве сложный мифопоэтический мир, который хотя и претерпевал изменения, но оставался единым и цельным.
Истоки образного мира поэта лежат в его знании жизни, быта, фольклора русского и многих иных народов, канонической и апокрифической христианской мифологии (в том числе хлыстовства и скопчества), других традиционно-религиозных и языческих верований. Библия, Евангелия, Псалтирь, Коран, «Огненный Талмуд», «Мужицкие Веды», «Голубиная книга» и другие источники питали поэзию Клюева. «Эгоцентризм – и соборность, ласковость – и суровость, крепость веры – и повышенный эротизм, доходящий до вакхического экстаза, песнотворчество и иконное искусство – и отвержение всего внешнего и мирского; наконец, православие – и хлыстовство с некой склонностью к демонизму; русский исконный и крепкого настою национализм – и склонность к всемирному общению и братству народов,– вот тот пестрый, противоречивый мир идей и бытовых навыков и обыков, образов и догм, сексуальных устремлений (и уклонений) и аскетизма,– мир, в котором вырос и воспитался юный Клюев» [1].В художественном мире Клюева присутствует «сонм богов»: Саваоф, Будда и Магомет, «Зороастр, Христос и Брама», Перун, Велес, «Макоша Морок» и другие древнеславянские идолы; «Авось и Низги – наши боги / С отмычкой, с кривым ножом» («Багряного Льва предтечи...»), «Бог предзимний, пушистый Ай-Кюмерки» («Октябрьские рассветки и сумерки...»), «Сын Бездны семирогий» («Громовые, владычные шаги...») и др., вплоть до «Красного Бога» («Из "Красной газеты"»).Верховным божеством, творцом Вселенной в стихах поэта является «мировой Отец», «Сребробородый, древний Бог» («Чу! Перекатный стук на гумнах...») Саваоф: «В каждом облике и миге / Наш взыскующий Отец» («Голос из народа»).
Однако чаще всего упоминается «Саваофов Сын» – Иисус Христос:
Он есть Альфа, Омега,
Шамаим и Серис,
Где с Ефратом Онега
Поцелуйно слились.(«Вышел лен из мочища..»)
Очень редко появляется словосочетание Святой, или «Божий Дух».Главный же образ художественного мира поэта – Мать в разных ее ипостасях: «Мать-Предвечность» и «Жизнь-Праматерь», «мамка-История» и «Вселенская (или Вселенная) мать», «Солнцева баба» и «Мать-природа», «Богородица наша Землица» и «мать-сыра-земля», «Дева-суша и Матерь вод», «матерь пустыня» и «Волга-мать», «мать-дубрава» и «мать-глухомань», «мать-вьюга» и «Тишина-Богомать», «Матерь света» и «Материнская вещая тьма!», «праматерь Ева» и «родина-мать», «Матерь-Русь»; «мать-изба» и «мать-печка», «Волюшка-мать» и «Мать-Красота», «Мать-суббота» и т.д. Этот ряд можно продолжать: все творчество Клюева – это «Песнь о Великой Матери» (так называется и одна из лучших его поэм).
У Клюева «основа всего и вся, душа мира – Великое Женское Начало – четвертая Ипостась Божия – София, Мать-сыра земля, Христородица. Правда, не Дева, не Жена, а Мать. Но – женское начало» [2].
Клюевское мироздание построено очень сложно, и его еще долго предстоит разгадывать:
Мы блаженны, неизменны,
Веря, любим и молчим,
Тайну Бога и вселенной
В глубине своей храним.(«Наша радость, счастье наше...»)
В основание своего художественного мира поэт положил разные, на первый взгляд, противоположные идеи и принципы – земные и небесные, религиозные и житейские, реальные и фантастические, христианские и языческие, психологические и биологические, художественные и научные.Мифопоэтический мир Клюева состоит из трех традиционно-мифологических сфер: Земли, Рая и Ада. Однако положив в основу эту троичную схему вертикального пространства, поэт создал свой оригинальный художественный мир – сложный, многогранный, меняющийся. Каждая из этих частей клюевского космоса представляет собой разветвленную систему сквозных образов.В любой мифопоэтической модели мира очень важна его середина, мировая ось, центр пространства.
Таким центром, серединой мира может быть не только древо, гора, пуп вселенной, столб, крест, храм, колодец, изба, но и их части – горка в деревне, алтарь в храме, очаг или божница с иконой в избе и т.п., так как «категория середины дробится, поскольку каждый сакрализованный мезокосм (страна, город, дом и т.д.) имеет свой особый центр, для каждого конкретного ритуала единственный, и в то же время выступающий в качестве ипостаси "космической середины", мировой оси... центр не только источник космической гармонии, но и эмбрион вселенной, зародыш мира» [3]
У Клюева есть почти все названные образы-символы середины:
Из пупа вселенной три дуба растут:
Премудрость, любовь и волхвующий Труд.
…………………………….
Мы, рать солнценосцев, на пупе земном
Воздвигнем стобашенный, пламенный дом.
(«Песнь солнценосца»)Полощется в озере маковый свет,
В пеганые глуби уходит столбом
До сердца земного, где праотцев дом.
(«В селе Красный Волок пригожий народ...»)Бревенчатый сон предстает наяву:
Я вижу над кедрами храма главу...
И тепля ущербы, Христова рука
Крестом увенчала труды мужика.
(«Песнь о Великой Матери»)Я по алу левантину
Расписной разброшу стёг,
Вышью Гору Соколину,
Белокаменный острог.(«Посадская»)
Но чаще всего три космические сферы в поэтическом мире Клюева связывает Мировое дерево – образ, существующий в мифологиях почти всех народов [4]. Поэт создал целую цепь сквозных образов дерева как многозначного символа.Символ этот вырастает из образов конкретных деревьев в ранних стихах Клюева – сосны, ели, кедра, ивы, ракиты, вербы, ветлы, вяза, березы, осины, яблони и др., образующих бор, рощу или сад. Среди них лирический герой-поэт тоскует «о райских кринах» («Я говорил тебе о Боге...»), ему видятся «кущи Рая впереди» («Путь надмирный совершая...»), «Райских кринов лес» («Лестница златая...»). Земное дерево в воображении поэта вырастает, дотягивается до этого райского сада: «Помялища сосен в небеса стучат...».Постепенно облик «небесного» дерева принимают неземные предметы и явления: «Туча – ель, а солнце – белка» («Смертный сон»), «дней листопад» («Ель мне подала лапу, береза серьгу...») и т.п.
И, наконец, появляется образ «мирового древа»:
Уж ты стань, солдат, быстрой векшею,
Лезь на тучу-ель к солнцу красному.
А оттуль тебе мостовичина
Ко Маврийскому дубу-дереву.
(«Небесный вратарь»)Мы слетелись, птицы умные,
На совет, на думу крепкую,
Со того ли саду райского –
С кипариса – Божья дерева.(«Песня о соколе и о трех птицах Божиих»)
Образ этот становится важным не только в структуре клюевской вселенной, но и в его словесно-образной системе, принимая разные облики: «Огненного древа» («Громовые, владычные шаги...»), «огненного баобаба» («На помин олонецким бабам...»), «древа жизни» («На овинной паперти Пасха...») и т.п.
Стоголовые Дарьи, Демьяны
Узрят Жизни алое древо:
На листьях роса – океаны,
И дупло – преисподнее чрево.(«Братья, это корни жизни...»)
Дерево, в соответствии с христианской традицией, ассоциируется у Клюева также с крестом, на котором был распят Христос («Войти в Твои раны – в живую купель...»).
Оно растет и на земле, у крестьянской избы:Ель покоя жилье осеняет,
А в ветвях ее Сирин гнездится:
Учит тайнам глубинным хозяйку.(«Поддонный псалом»),
И на небе:древо-заря, «райское древо» («Баюкало тебя райское древо...»), и в аду – «древо зла» («Потные, предпахотные думы...»). Это и «Словесное дерево» («Оттого в глазах моих просинь...»):
Свесят гроздьями созвучья,
Алконостами слова
Порассядутся на сучья.(«Миллионам ярых ртов...»)
«И Бог зеленеет побегом ветловым» («Поле, усеянное костями...»), и человек (поэт, лирический герой Клюева) – это тоже дерево («Я – древо, а сердце – дупло...»; «Хозяин сада смугл и в рожках...» и др.), и сердце, и душа, и песни его – от дерева («Я человек, рожденный не в боях...»; «Где пахнет кумачом – там бабьи посиделки...»).
Оно растет везде, в самых неожиданных местах:
Предзимняя душа, как тундровый олень,
Стремится к полюсу, где льдов седая лень,
Где ледовитый дуб возносит сполох-сень,
И эскимоска-ночь укачивает день.(«В заборной щели солнышка кусок...»)
Время, как шашель, в углу и за печкой
Дерево жизни буравит, сосет.(«"Умерла мама" – два шелестных слова ...»)
Из ковриги цветом нетленным
Взрастет златоствольный крин«Чернильные будни в комиссариате»
Таким образом, клюевское дерево, являющееся вертикальным стержнем, осью его поэтического мира, – это также символ жизни и смерти, добра и зла, познания и творчества.
Центром клюевской вселенной, главной ее составной частью является «мать-сыра-земля», «Земля – Саваофовых брашен кроха» («Белая Индия»):
Меж тучных, глухих и скудельных земель
Есть Матерь-земля, бытия колыбель,
Ей пестун-Судьба, вертоградарь же – Бог,
И в сумерках жизни к ней нету дорог.(«Есть горькая супесь, глухой чернозем...»)
Земля в художественном мире поэта представлена полно и разнообразно: материки и океаны, континенты и страны, деревни и города, поля и леса... Земные пейзажи чаще всего оцерковлены, обожествлены.
Вот характерный пример:
Лесные сумерки – монах
За узорочным часословом.
Горят заставки на листах
Сурьмою в золоте багровом.
И богомольно старцы-пни
Внимают звукам часословным.
Заря, задув свои огни,
Густеет венчиком иконным.
…………………………….
Забвенье светлое тебе,
В многопридельном хвойном храме,
По мощной жизни, по борьбе,
Лесными ставшая мощами!(«Лесные сумерки – монах...»)
В центре земного художественного мира Клюева стоит «мать-изба»: «Беседная изба – подобие вселенной: // В ней шолом – небеса, полати – Млечный Путь» («Где пахнет кумачом – там бабьи посиделки...»; см. также «Рожество избы» «Избу строят», «Изба – святилище земли...», «Изба – богатырица...», «По мне Пролеткульт не заплачет...» и мн. др.)
Об этом и в статье Клюева «Самоцветная кровь»: «"Избяной рай" – величайшая тайна эзотерического мужицкого ведения: печь – сердце избы, конек на кровле – знак всемирного пути»
Мир избы с печью, божницей, с «избяным светилом» – ковригой и другими атрибутами занимает особое место в «избяных песнях», в «травяных псалмах», в поэзии Клюева. Языческие, христианские и бытовые крестьянские особенности поэтического мышления Клюева диктуют существование в его избе-космоса трех «центров» – очага («матери-печи»), божницы и ковриги.
Образ очага (как языческого символа), печи с лежанкой появляется уже в ранних стихах поэта («Ты всё келейнее и строже...»; «Верить ли песням твоим...»; «Я дома. Хмарой-тишиной...» и др.): «смежив печурки-веки, // Теплынью дышит печь – ночной избы лицо» («Сготовить деду круп, помочь развесить сети...»). И проходит он через всю поэзию Клюева – через его поэмы («Тоскуют печи по ковригам» – «Погорельщина») и стихотворения: «Я человек, рожденный не в боях, // А в горенке с муравленою печкой...» (1933)
Такой же долгий «путь» в творчестве Клюева проделывает и сквозной образ божницы (как христианского символа) с иконой и лампадкой:
Изба засыпает. С узорной божницы
Взирают Микола и сестры Седмицы.(«Запечных потемок чурается день...», 1913)
Я отдал дедовским иконам
Поклон до печени земной.(«Недоуменно не кори...», 1930-е годы)
Живой облик в стихах поэта принимает и коврига (как символ крестьянского труда и быта) – «избяное светило»:
В ржаном золотистом сияньи
Коврига лежит на столе,
Ножу лепеча: «Я готова
Себя на закланье принесть».( «Коврига»)
В цикле «Долина Единорога» она превращается во Вселенную:
Сократ и Будда, Зороастр и Толстой,
Как жилы, стучатся в тележный покой.
Впусти их раздумьем – и въявь обретешь
Ковригу Вселенной и Месячный Нож –
Нарушай ломтей, и Мирская душа
Из мякиша выйдет, крылами шурша.(«Белая Индия»)
Любой атрибут избы (а не только печь, божница и коврига) может стать ее символом-заменителем (см., например, цикл «Избяные песни»), а сама изба в поэзии Клюева – символом деревни, Руси, Земли, Вселенной и даже таинственного всеобщего «Оно»:
Оно не микроб, не Толстой,
Не Врубеля мозг ледовитый,
Но в победья час мировой,
Когда мои хлебы пекутся,
И печка мурлычет, пьяна
Хозяйской, бобыльною лаской,
В печурке созвездья встают,
Поет Вифлеемское небо,
И Мать пеленает меня –
Предвечность в убогий свивальник.
…………………………
В избе, под распятьем окна
За прялкой Предвечность сидела,
Вселенскую душу и мозг
В певучую нить выпрядая.
………………………….
В избу Бледный Конь прискакал,
И свежестью горной вершины
Пахнуло от гривы на печь, –
И печка в чертог обратилась...
………………………….
«Изыди» – воззвали Миры,
И вышло Оно на дорогу...
В миры меня кличет Оно
Нагорным пустынным сияньем.
(«Белая повесть») [5]В «сердце избы» («Белая Индия»), где «Индия в красном углу», «где все разноверья и толки, – там юных вселенных зачатки» («О ели, родимые ели...»). «Из избы вытекают межи, // Русские тракты, Ломоносовы, Ермаки...» («Из избы вытекают межи...»)
Изба может стать колесницей или лошадью, а Россия – обозом или птицей:
Изба – колесница, колеса – углы,
Слетят серафимы из облачной мглы,
И Русь избяная – несметный обоз! –
Вспарит на распутьи взывающих гроз...(«Есть горькая супесь, глухой чернозем...»)Солнце избу взнуздало –
Бревенчатого жеребца,
Умчимся в эскуриалы,
В глагол мирового Отца.(«Солнце избу взнуздало...»)
Но земля в творчестве Клюева ассоциируется не только с избой, но и с человеком (лирическим героем, поэтом): «Шар земной – голова, тучи – кудри мои, // Мозг – коралловый остров, и слезку певца // Омывают живых океанов струи» («В васильковое утро белее рубаха...»)
«Бесконечное приравнение мира как целого к своим органам, "физиологизация" космоса, представление космоса в качестве внутренней работы органов Бога и – Клюева, – это резко бросается в глаза уже в раннем творчестве поэта» [6]
Но у него не только Вселенная – человек, но и человек – Вселенная или страна:
Ладони, бедра, голова –
Моей страны осиротелой
Материки и острова.
………………….
Вот остров Печень. Небесами
Над ним раскинулся Крестец.
………………………….
Но дальше путь, за круг полярный,
В края Желудка и Кишок,
Где полыхает ад угарный
Из огнедышащих молок.( «Путешествие»)
А в силу принципа всеобщего метаморфизма, отталкиваясь, например, от образа «человек-осетр», Вселенная у Клюева не только очеловечивается, но и оживотнивается:
Кит-солнце, тресковые луны
И выводки звезд-осетров
Плывут в океанах, где шхуны
Иных, всемогущих ловцов.
………………………………….
Мережи с лесой осетровой
Протянут над бездной ловцы:
На потрохи звездного лова
Сбежатся кометы-песцы.
Пожрут огневую вязигу,
Пуп солнечный, млечный гусак...(«В зрачках или в воздухе пятна...»)
Не менее подробно говорится в стихах Клюева и о «райской» сфере Вселенной: рай небесный и земной, избяной и запечный, телесный и душевный или духовный, настоящий и будущий («чаемый град»).
Рай для поэта прежде всего «иная земля», «Богоотеческое жилище» и «нетленный сад» «у лучезарных райских рек»:
Под низкой тучей вороний грай,
За тучей брезжит Господний рай.(«Под низкой тучей вороний грай...»)
«... Там столы стоят неуедные,
Толокно в меду, блинник масленый;
Стежки торные поразметены,
Сукна красные поразостланы»(«Небесный вратарь»)
В этот рай попадают только праведные души умерших («Дух возносят серафимы к Саваофу, // Телеса на Иисусову Голгофу» – «Ах вы, други – полюбовные собратья...»):
Где страдателям уготованы
Веси красные, избы новые,
Кипарисовым тесом крытые,
Пожни сенные – виноград-трава,
Пашни вольные, бесплатежные...(«Поминный причит»)
Как природа у Клюева – это божественный храм, так и христианский рай – это идеальная изба (или деревня, или Русь) на небесах.
В такой же рай ангелы несут и душу умершей матери лирического героя:
«Мы матери душу несем за моря,
Где солнцеву зыбку качает заря,
Где в красном покое дубовы столы
От мис с киселем словно кипень белы, –
Там Митрий Солунский, с Миколою Влас
Святых обряжают в камлот и атлас,
Креститель Иван с ендовы расписной
Их поит живой Иорданской водой!..»(«Четыре вдовицы к усопшей пришли...»)
Однако главной мечтой поэта было стремление увидеть «пшеничный», «избяной», «запечный» рай на земле, а в нем Русь, ее жителей, в том числе и лирического героя-поэта («О, простите, примите // В рай запечный меня!» – «Я родился в вертепе...»):
Пир мужицкий свят и мирен
В хлебном Спасовом раю,
Запоет на ели Сирин:
Баю-баюшки-баю.(«Поддонный псалом»)
Будущий рай как символ счастливой жизни Клюев воплощает в образах града Китежа, Белой Индии, небесного Иерусалима или Иордана и даже «пламенеющего ленинского рая» («Братья, сегодня наша малиновая свадьба...»).
Еще в одном из своих ранних стихотворений поэт мечтал: «Он придет, нерукотворный // Век колосьев золотых» («Наша радость, счастье наше...»).
А голос свыше вещал:
«Погублю Ум Зла Я Умом Любви,
Положу препон силе Змиевой,
Проращу в аду рощи тихие,
По земле пущу воды сладкие, –
Чтобы демоны с человеками
Перстнем истины обручилися,
За одним столом преломляли б хлеб,
И с одних древес плод вкушали бы!..»(«Скрытный стих», 1914)
Но на пути к этому «золотому веку» стоят темные силы зла, символом которых является ад и его владыка Дьявол, Сатана (Вельзевул, «Лючифер»), «Сын Бездны семирогий»:
Могильный бык, по озеру крыло,
Ощерил пасть кромешнее пещеры:
»Мне пойло – кровь, моя отрыжка – зло,
Утроба – ночь, костяк же – камень серый»(«Громовые, владычные шаги...»)
Образ ада воплощен в поэзии Клюева наглядно и многогранно. Это – «воронка адская», уходящая в «Глуби Глубин», в «бездны темноты», где существует целая «подземная страна», покрытая «обугленным лесом», в котором находится «преисподнее чрево», «бездонная пасть», «адская нора», «где стены из костей и своды из черепов» («Господи, опять звонят...»). В центре «окромешного ада» – «горн», пылающий «геенским пламенем», освещающий «сумрак гробовой», «адские камни» «мертвенного свода» и изрыгающий серный смрад. Из этого «адского кромешного сундука» «убийственный люк» ведет «в Смерть» («Белая Индия»).
Неугасимое пламя,
Неусыпающий червь...
В адском погибельном храме
Вьется из грешников вервь.
В совокупленьи геенском
Корчится с отроком бес...
Чрево мне выжгла геенна,
Бесы гнездятся в костях.
Выведи, Боже распятый,
Из преисподней земли.(«Неугасимое пламя...»)
Ад является также «дуплом вечного древа» («Братья, это корни жизни...»).
Адом на земле для Клюева видится город – «ад электрический», «Ад заводский и гиблый трактир»: «Город – дьявол копытами бил, // Устрашая нас каменным зевом» («Из подвалов, из темных углов...»), куда черт «увел» из деревни лирического героя: «Дьявол злой, тонконогий // Объявился в лесах... // И увел меня дьявол // В смрадный каменный ад» («Я родился в вертепе...»)
Но он нашел в себе силы возвратиться назад:
Я бежал в простор лугов
Из-под мертвенного свода...(«Бегство»)
Однако бесы и бесенята, вампиры и колдуны, демоны и лешие живут везде:
Есть бесы молчанья, улыбки,
Дверного засова и сна...
В гробу и в младенческой зыбке
Бурлит огневая волна.
В кукушке и в песенке пряхи
Ныряют стада бесенят...(«Не верьте, что бесы крылаты...»)
«Ад зияет в гусаре и в патере» («По Керженской игуменье Манефе...»), есть «чернильный ад... преисподняя из строк» («Бумажный ад...») и т.п. Повсюду на земле живут оборотни, мелькают «рогатые тени».Но поэт верил, что наступят времена, когда темные силы будут побеждены силами добра и света, «Спицы мамины свяжут Нетленное» («У вечерни два человека...») и на земле воцарится «Дева-Любовь».Силой, способной воплотить в жизнь мечты народа и поэта, Клюеву казалась Революция, образ которой он создает, ожидая, а затем и приветствуя события 1905 и 1917 гг.: «Мы новою жизнью теперь заживем» («Гимн свободе», 1905). О двух революциях 1917 г. поэт с пафосом писал во многих стихотворениях, циклах и сборниках с характерными названиями: «Февраль», «Песнь Солнценосца», «Красная песня», «Товарищ», «Коммуна», «Революция», «Ленин», «Красный рык», «Огненный лик», «Богатырка», «Ленинград» и др.
В феврале 1917 г., как показалось лирическому герою Клюева, пришел долгожданный час освобождения, который он называет «золотым победительным» и «солнцеповоротным»: «Оборвалися цепи насилья // И разрушена жизни тюрьма!» Казалось, что скоро на земле наступит рай: «Будет мед на домашней краюхе» («Красная песня»), «Моря мирского калача // Без берега и дна» («Февраль»)
«Пробудился народ-Святогор»: «Он воскрешенный Иисус, // Народ родной страны». «Все племена в едином слиты»: «Иже Херувимы // Повенчали Вологду с Багдадом», «покумились» «Литва – с кряжистым Пермяком, // С Карелою – Туркмен», как и все религии: «берестяный Спас // Лобзает шафранного Браму»; «У пудожской печи хлопочет феллашка, // И в красном углу Медноликий Будда».Начинается новый, «Ослепительный век», «Всемирного солнца восход – // Великий семнадцатый год»: «Мы – кормчие мира, мы – боги и дети, // В пурпурный октябрь повернули рули» («Солнце Осьмнадцатого года...»). Поэт произносит здравицы в честь коммуны и советской власти: «Да здравствует Коммуна – // Багряная звезда!.. // Да здравствуют Советы, // Социализма строй!» («Песнь похода», 1919)
Именно в это время Клюев вступает в партию большевиков.Изменился и его поэтический мир – произошло перемещение, перераспределение составных частей клюевского космоса: рай сошел (или вот-вот сойдет!) с небес на землю, и в нем теперь не только крестьянин, но и рабочий (город из ада превратился – или переместился – в рай).
«Самый крестьянский» поэт воспевает единение «железного завода» и «степной хаты»:
Обернется солнце караваем,
Полумесяц – ножик застольный,
С избяным киноварным раем
Покумится молот мозольный.(«Се знамение: багряная корова...»)
Как видим, революция осмысляется Клюевым все в тех же образах рая и ада, Бога, Богоматери и других, важнейших Для всего его поэтического мира.
Но возникают и новые, советские образы-символы: «То к серпу на солнечных донцах // Пожаловал молот-брат» («Меня хоронят, хоронят...»)
Восторг и опьянение первыми месяцами свободы, впрочем, быстро прошли, ведь началась «на Бога охота, // Библия дождалась пинка» («Проснуться с перерезанной веной...»): «На ущербе красные дни, // Наступают геенские серные». «Погибла Россия»: «Земля не питает, не робит, // В амбаре пустуют кули... // На солнце саврасом и рябом // Клюв молота, коготь серпа»(«Потемки – поджарая кошка...»)
«Октябрь обманул и упования Клюева-старовера, и чаяния Клюева-мужика, и надежды Клюева-славянофила и федоровца, и мечты Клюева-поэта: "Древо песни бурею разбито...", "Китеж-град ужалил лютый гад", "Не хочу коммуны без лежанки"» [7]
Теперь уже поэт по-иному объясняет смысл красного цвета – символа советской власти: «Кровохарканьем Бог заболел, – // Оттого и Россия пурпурна. // Ощенилась фугасом земля, // Динамитом беременны доли» («Говорят, что умрет дуга...»). Пришла «Красная Гибель» («Незабудки в лязгающей слесарной...»), и революционная Россия не мать лирическому герою («Мне революция не мать...»), а мачеха или теща:
Ты Рассея, Рассея теща,
Насолила ты лихо во щи,
Намаслила кровушкой кашу
Насытить утробу нашу!(«Деревня», 1926)
Поэтический мир Клюева еще раз претерпевает существенные изменения: снова происходит перемещение его составных частей.
С иконы сбежали Божья мать и святой Егорий: «На божнице змий да сине море!» («Погорельщина»)
Теперь...разруха пасет отары
Половецким лихим кнутом,
Оттого на Руси пожары
И заплакан родимый дом.(«От иконы Бориса и Глеба...»)
И мужик бездомный и безбожный
В пустопольи матом голосит.Нам же рай смертельный и желанный,
Где проказа пляшет со змеей!(«Старикам донашивать кафтаны... между 1929 и 1932)
Гибнет клюевская избяная Русь, превращаясь в дьявола:
Деревня – смертная пурга,
Метелит друга и врага,
Вонзив в безвестное рога,
Деревня – вепрь и сатана...(«Деревня – сон бревенчатый, дубленый...», 1932)
Поэт уже не вспоминает даже о будущем рае, потому что все превратилось в сплошной ад: дом, деревня, Россия, Земля.
Во второй половине 20-х и в 30-е годы лирический герой-поэт отказывается воспевать новый порядок, установленный революцией, ее победы и достижения:
Меня октябрь серпом грозы,
Как иву, по крестец обрезал
И дал мне прялку из железа
С мотком пылающего шелка,
Чтобы ощерой костью волка
Взамен затворничьей иглы
Я вышил скалы, где орлы
С драконами в свирепой схватке.(«Меня октябрь настиг плечистым...», 1933)
Наоборот, он с горечью пишет о погибели русской земли в поэмах «Деревня», «Погорельщина», «Песнь о Великой Матери» и особенно в цикле «Разруха», оплакивая «родину-вдовицу», лишенную Бога: «Плачь, русская земля, на свете // Злосчастней нет твоих сынов» («Есть демоны чумы, проказы и холеры...», 1934).
И один из этих сынов – лирический герой поэзии Клюева, как и сам поэт, для которого огромный мир постепенно сужается (Нарым – Больница – Кладбище – Могила):
В вершинах пляска ветродуев,
Под хрип волчицыной трубы
Читаю нити: «Н.А.Клюев, –
Певец олонецкой избы!»Я умер! Господи, ужели?!(«Есть две страны: одна – Больница...», 1937)
В октябре 1937 г. Клюев был расстрелян. Его последнее пророчество не сбылось: нет даже могилы. Однако живет созданный им, «руссейшим из русских поэтов» [8], неповторимый художественный мир. Мифопоэтические средства, из которых Клюев создал свой образный мир, помогли ему художественно отразить не только сложнейшую эпоху, но и огромную Вселенную с ее бесчисленными Мирами.
Примечания
1 Филиппов Б. Николай Клюев: Материалы для биографии // Клюев Н. Сочинения. [Мюнхен,] 1969. Т. 1. С. 21.2 Там же. С. 57.3 Мифы народов мира: Энциклопедия в 2-х тт. 2-е изд. М., 1991. Т. 2. С. 428.4 См.: Мифы народов мира. Т. 1. С. 396-407.5 Об образе «Оно» см. также стихотворение «Ёлушка-сестрица...».6 Филиппов Б. Николай Клюев... С. 57.7 Там же. С. 93.8 Там же. С. 144.
