Режиссёр Алексей Федорченко – о своих фильмах, борьбе с книгами и фальсификации истории.
Сегодня в Екатеринбурге режиссёр Алексей Федорченко презентует картину «Ангелы революции» – историю о советском прошлом, 1930-х годах. Художники-авангардисты едут к ханты и лесным ненцам, чтобы приобщить их к революционному искусству, а вместе с тем и определенному образу жизни. Туземцам «новая одежка» пришлась не впору. Этот почти что реквием по малым народностям встречается у Федорченко не впервые. Об уровне российского авторского кино режиссер из Екатеринбурга заявил на весь мир. Говорят, на Венецианском кинофестивале его «Овсянкам» рукоплескал Квентин Тарантино. В интервью Znak.com режиссёр рассказал, почему исчезновение малых народов сложно остановить и как изучать сфальсифицированную историю.
«Империя заставляет народы говорить на своем языке»
– В картине «Овсянки» вы рассуждаете о судьбе малого народа: «Вера в этот полузабытый обряд была, пожалуй, также наивна, как и мое желание вернуть утраченную культуру. Если что-то должно исчезнуть, так тому и быть». Действительно, так тому и быть?
– Вернуть особенность, языки, маленький ареал обитания может какая-то катастрофа, которая должна оборвать связи, а этого не очень хочется.
– А приостановить процесс?
– Приостановить – можно, конечно, мы этим и занимаемся.
– То, что малые народности исчезают, вы считаете проблемой?
– Я не считаю это проблемой, это – реальность. Конечно, малые народы в условиях сегодняшней степени информирования и глобализации исчезают, и исчезнут многие у нас на глазах. Это обратная сторона прогресса.
– Недавно встретила в поезде женщину, калмычку – мы разговорились. Ей восемьдесят. И всю жизнь у нее душа болит за то, что ее народ забывает свои традиции, исчезает культура. Сейчас уже три года она живет в Америке у дочери, и даже там, в Нью-Йорке, рассказывает калмыцкой молодежи об их традициях, учит языку.
– В каждой деревне такие подвижники есть, и это прекрасно. Допустим, в марийской деревне всегда есть дом культуры, в русской – нет. Русские ДК закрыты все, заколочены. А в марийских селах, деревнях люди собираются, отмечают праздники, поют, занимаются ремеслами – цепляются за культуру.
– В «Ангелах революции» ваши герои приходят к туземцам не для того, чтобы изучать их культуру, а чтобы навязать свою. По принципу: не такие, как мы, значит, отсталые. Но ведь если изучать культуру, можно осознать, что она имеет право на существование?
– Конечно, каждая культура – это самодостаточное прекрасное сокровище. Просто отношение империй к малым народам совсем другое. Империя заставляет народы говорить на своем языке, чтобы сохранить себя. Это не только наша империя – любая. В школах империи преподают один главный язык. Книги издают на одном языке. И в этом нет ничего удивительного. Я стараюсь изучать это все, чтобы продлить существование малых культур. Но по факту – еще несколько поколений, и, конечно, половины языков уже не будет существовать.
– Какие факторы влияют на это?
– Самолет, интернет, телевизор. В любую точку нашей планеты можно добраться за считанные часы, раньше это были месяцы и годы. Все расстояния сейчас условны, а значит, и границы условны: между странами, между ареалами языков. Интернет и телевизор – понятно почему. Я снимал «Ангелов» в школе-интернате на Севере: хорошие помещения, компьютеры, дети сидят и смотрят телевизор. И, конечно, какой там хантыйский язык. Мало кто из молодых говорит на нем.
– Но говорить на этих языках фактически незачем, они не востребованы сегодня.
– Языки – старые, а новые понятия носят названия на других языках, то есть мало что компьютерное носит русское название, так? Там все английское. Допустим, внутри двора предметы носят названия родного языка, а уже за последней улицей начинается другая цивилизация. И там предметы названы на другом языке. Границы двора уменьшаются, потому что все больше и больше слов на других языках и меньше необходимости говорить на своем. Конечно, есть подвижники, которые сохраняют, собирают, учат, воспитывают детей, преподают этот язык. Но их мало.
– Люди, находящиеся вне культуры малого народа, могут помочь предотвратить исчезновение, забывание культуры?
– А как? Вы знаете калмыцкий язык? Вот вы придете в деревню калмыцкую и будете говорить на русском. Вы можете только найти и сохранить что-то, положить в музей, условно говоря, в библиотеку, чтобы это слово калмыцкое или любого другого народа не растворилось в природе, чтобы оно осталось для нас. Надо добиваться преподавания в школах и на родном языке, печатать в первую очередь родных писателей, переводить мировую литературу на родной язык. У марийцев есть и телевидение, и радио, и театры – там как-то еще занимаются языком. Это большой народ, который держится за свой язык. А есть народы, которые уже растворились и ассимилировались.
«Ложь я вижу в девяноста процентах случаев»
– В своих фильмах вы изучаете культуру, историю народа, очищаете ее от штампов и стереотипов – вымысла, фальсификации. И вместе с тем мифологизируете эту историю. В «Овсянках» мы не понимаем, какие обряды – правда, а какие – вымысел.
– Когда я снимаю документальный фильм, я снимаю абсолютно документальный фильм. Если я снимаю игровой, то имею право на создание некоего параллельного мира. Я не скрываю, что это похоже на наш мир. В принципе так поступает любой режиссер, любой писатель. Если ты хочешь узнать, как было на самом деле, – изучай источники и копай курган. – Как изучать прошлое в условиях фальсификации истории?
– Сложно. История – это наука, фальсифицированная с самого начала. Невозможно что-то изучать, если сами источники фальсифицированы и придуманы. Тут надо быть здоровым человеком, как минимум, и ученым, как максимум. То есть нужно просеивать более поздние наслоения, отскребать их, как археолог землю, и стремиться к правде.
– И вам это удается?
– Я же не историк, я делаю художественные обобщения. Для сценария мне достаточно оттолкнуться от одной фразы, и необязательно, чтобы она была исторически точной. «Овсянки» о народе меря. О нем неизвестно почти ничего, кроме нескольких слов, которые сохранились в названиях рек и старых городов, да еще – немного археология. Не было письменности. Культуру меря, обряды – это все мы придумали на основе братских народов, соседних марийцев, коми. Так могло бы быть. В «Ангелах революции» история Казымского восстания – это тоже только толчок, хотя она достаточно хорошо изучена. В фильме много документальных фамилий, событий, фактов, но я являюсь интерпретатором, по моему фильму нельзя изучать этот период, но можно заинтересоваться им.
– Для вашего нового фильма, связанного с событиями Второй мировой войны, как вы будете отбирать факты, которые посчитаете достоверными?
– Я изучаю разные источники: газеты, книги – читаю много. Но главное – у меня есть история, простая, человеческая. И она не о Второй мировой войне, а на фоне нее. Я не хочу рассказывать подробности про этот фильм.
– Но вы как-то определяете, каким источникам можно доверять, а каким нет?
– Я не первый день живу на Земле, ложь я вижу в девяноста процентах случаев. Когда это неправда, когда это может быть неправдой – я знаю. Я смотрю природу источника. Если это большевистская газета, то я на нее и смотрю как на большевистскую газету, которая дает информацию о каком-то событии в преломлении своей идеологии. Если это фашистский источник – то же самое. То есть у меня – своя призма, и я еще добавляю к ней оптический прибор, который возвращает информацию на место: делает ее максимально достоверной, как я это представляю. Конечно, я могу ошибаться. Но когда есть какая-то база информации – можно фильтровать.
– Нужно ли бороться с фальсификацией истории?
– Что значит – бороться? Сажать в тюрьму? Нет, не стоит. Сжигать книги – не стоит. За слово наказывать ни в коем случае нельзя. Нужно на слово отвечать словом, если ты считаешь, что все было не так – ты расскажи, как было. Я против борьбы с книгами. Я против запрета, например, книг Гитлера. Как можно запрещать книгу, о которой надо рассказывать детям, предупреждать их, что такое может быть? Государство запрещает и подогревает тем самым какой-то нездоровый интерес. Все думают, что там есть что-то такое, чего там на самом деле и нет, может быть. Наоборот, надо говорить, что это – народоненавистническая тема, и приводить цитаты. Доступ должен быть абсолютно к любой книге.
«Работа зрителя – найти в фильме то, что режиссер не имел в виду»
– В интервью порталу «О культуре» в ы сказали, что в Европе знают русский авангард: после просмотра «Ангелов революции» люди подходят и спрашивают об Арсении Авраамове, например. А у нас о таком, вы говорите, не знают. Как так получилось, что они знают, а мы нет?
– Я не сказал, что все не знают: какие-то люди знают, а некоторые серьезно занимаются авангардистами. Для нас это рядом, а то, что рядом, не замечают. Единственное, что осталось от XX века в русской истории, – это русский авангард. И во всем мире это понимают и изучают. Начиная с серебряного века и заканчивая красным авангардом. Это действительно интересно, удивительно, ново. У нас люди вообще мало что знают, не только об авангарде.
– В «Ангелах революции», пожалуй, можно узнать об авангарде.
– Хотя бы заинтересоваться.
– В одной из рецензий на этот фильм я встретила: «туземцы верят в свои святыни, слушают шаманов, перемен не хотят, хотя на геометрию треугольников/квадратов и засматриваются». Не считаете ли вы, что мы сегодня – такие же туземцы со своими святынями, шаманами и тягой к стабильности?
– Хантыйский поселок сейчас – это абсолютно русское поселение, он ничем не отличается по менталитету от русской деревни. Людям ничего не надо, надо выжить, и они занимаются выживанием и развлечением – хлеба и зрелищ: они смотрят телевизор и стараются заработать на еду. Это повсеместное явление.
– Говорили, что снимаете про «наши тридцатые», а получилось – про наше настоящее?
– У меня необязательно должно быть подобное ощущение. Это работа мозга, осознание многих фактов происходит после просмотра фильма зрителем. Ко мне после премьеры в Москве подходили люди и говорили какие-то вещи, которые я вообще не подразумевал, а они, оказалось, там существуют. Это работа зрителя, киноведа, кинокритика – найти в фильме то, что, может быть, режиссер не имел в виду. Это прекрасно, такова особенность кино.
«Как можно поддержать войну? А поддерживают»
– Из последних новостей кино: отечественные фильмы не попадают в топ-10 лидеров проката по итогам года. Как российскому кино найти дорогу к сердцу массового зрителя без учета квоты в 20% экранного времени и навязывания?
– Это должны быть простые, глупые комедии, тогда их будут смотреть. Я о прокате, честно говоря, не думаю. Это другая профессия, и я понимаю, что до моего зрителя мой фильм дойдет в любом случае. Канал «Культура» смотрит два процента населения, но это не значит, что он плохой. И включить его, нажать кнопку – несложно. Просто не смотрят. И пусть. Мы снимаем кино не одного уик-энда – на несколько большее время. Если бы я хотел и умел делать коммерческое кино, я, может быть, занимался бы этим и зарабатывал бы деньги. Это тоже нормальная работа, и я против этого ничего не имею. Но мне нравится пока делать вот такое кино, и о прокате я неохотно разговариваю.
– В Америке ваши фильмы смотрит не только фестивальный зритель.
– Не скажу, что я там широко известен. Есть люди, которые знают все мои фильмы, что для меня поразительно. Хотя я показывал в Америке не все, конечно. Но там, в Сан-Франциско, к примеру, знают фильм «Железная дорога», который я вообще нигде не показывал. Или мои документальные картины. То есть там есть какой-то специальный зритель, для него существует особая сеть кинотеатров, со своей системой проката. И этот зритель знает подобное кино всего мира, необязательно русское.
– А что они находят в вашем кино, как думаете?
– Ко мне, по крайней мере, после двух фильмов подходили индейцы и говорили, что это кино про них. Одно племя проживает на Манхэттене, они уже не выглядят, как индейцы, – перемешались с другими нациями, но до сих пор считают себя коренными жителями этой земли. Они говорили, что «Овсянки» – это про них и «Небесные жены» – это про них. И мне это приятно. Когда я снимал «Овсянки», я не снимал только про меря, когда я снимал «Небесные жены» – это не только про народ мари. Мне казалось, что это какая-то общечеловеческая история.
– Почему у массового зрителя к вашим фильмам небольшой интерес?
– У нас массовый зритель и Путина поддерживает, что тут сказать, и войну. Как можно поддержать войну? А поддерживают. И этому у меня объяснения нет.
– Может быть, не привыкли еще к авторскому кино, где нужно думать?
– Конечно, надо думать. «Войну и мир» не так просто прочесть, там нужно думать над каждой страницей. Это тяжелая книга, серьезная книга. Хотя, если ты любишь думать, то она прекрасная и увлекательная. А если это непривычно, если ты читаешь неподготовленным «Войну и мир», то, конечно, бросишь ее читать сразу же. Трудиться головой не любят. И тут сложно обвинять их в чем-то.
«Я два года не могу найти деньги»
– Хотелось бы поговорить о механизме господдержки кино. Кто решает, на какой фильм выделить деньги, а на какой нет?
– Я последние деньги получил в 2012 году. Я не знаю, какая сейчас система, может быть, она изменилась. Тогда была комиссия, и я иногда входил в нее. Мне давали прочесть штук двадцать сценариев, и я за них голосовал. Какие-то отсеивал на первом этапе, те, которые проходили в следующий, – опять читал. Финальная десятка получала финансирование. В комиссии – человек тридцать, это режиссеры, продюсеры, критики, и все время происходит ротация. Картина «Ангелы революции» тогда получила 29 голосов из 30. Деньги мне дали.
– Есть мнение, что решение принимает узкий круг чиновников от кино, значит, это не так?
– Нет, не так. Правда, окончательное решение, договор заключают, конечно, чиновники. Деньги дает Министерство культуры. И, наверное, на последнем этапе они могут каким-то образом оказать давление – раньше такого не было, сейчас я слышал, что были случаи. Наш министр любит с мистификацией истории бороться, как он это себе представляет. Слышал, что были случаи, когда запретили, пользуясь административным ресурсом. Но я с таким не сталкивался.
– Какими критериями руководствуется комиссия?
– Я голосовал только критерием «нравится/не нравится». Я выбираю сценарий, который хорошо написан, хорошая история, не важно, в каком жанре, главное, чтобы это была хорошая литература и увлекательное чтение. Это должно быть искусством, с моей точки зрения. Кино может быть и коммерческое, и авторское, но оно должно нравиться мне. Тогда я проголосовал за «Брат Дэян» Бакура Бакурадзе. Но почему-то этот гениальный сценарий набрал шесть голосов всего. И он был профинансирован не россиянами. А фильм, мне кажется, – это лучшее, что было в этом году.
– Е сли денег не дают, как тогда снять кино – реально найти спонсоров за границей?
– Сейчас деньги сложнее получить, их стало меньше. Я два года не могу найти деньги. Когда начался кризис, после Крыма, когда нефтяной коллапс случился, инвесторы пропали. И как искать теперь – не знаю пока. Некоторые собирают в Европе по крупицам: каждая страна дает маленькую сумму, и надо в десяти странах взять по двадцать тысяч евро, чтобы получить двести тысяч евро, например. Некоторые так работают, я пока не пробовал.
«Я чувствовал себя послом мира»
– До какой степени государство должно вмешиваться в вопросы культуры?
– Государство пытается влиять все больше и больше. И министр провозгласил почему-то, что он не будет давать деньги тем фильмам, которые считает «антироссийскими». Власть во все направления сейчас старается влезть как можно глубже, но не думаю, что это добром кончится. Слишком большая государственная опека. И есть ли предпосылки к очень серьезной цензуре? Цензура уже есть, я опять же с ней не сталкивался, потому что у меня, допустим, герои не матерятся. Для меня это не так важно. Но многие фильмы, которые вышли до этого закона, просто остались без проката.
– Недавно Марианна Максимовская процитировала Эрнеста Мацкявичюса об отсутствии второй точки зрения: «Да, я знаю об этом золотом правиле журналистики, но сейчас у нас холодная война, поэтому мы защищаем позицию государства». Как вы думаете, искусство тоже должно в таких условиях защищать позицию государства?
– Искусство не зависит от государства вообще, искусство само по себе должно быть. Это данность такая.
– Что тогда в этих условиях должно делать искусство?
– Что такое искусство?
– Ваше кино, к примеру.
– Я должен просто снимать кино. То кино, которое я хочу снимать. Я был в Одессе этим летом, и был единственным из России. Меня позвали в жюри национального украинского конкурса. Я специально поехал, потому что не мог не поехать. Я чувствовал себя таким послом мира. Когда люди видят перед собой нормального человека, который может размышлять о вещах, о которых телевизор не размышляет, а диктует, то они по-другому смотрят на события и перспективы отношения между народами, это правда. То есть один человек может сделать много. Надо снимать свое кино, показывать его как можно больше, разговаривать, встречаться, рассказывать правду, потому что все не так, как говорит телевизор, и во всем мире отношение к России, к русским совершенно иное, не такое, о каком говорит телевизор. Для украинцев было удивительно услышать мои рассказы о России, потому что они думали, что здесь все по-другому. А когда я здесь рассказываю про Европу, Америку, то для людей – это тоже открытие. Контакта должно быть больше.
