Андрей Боровский:
«...прекратите портить павлопосадские платки и придумывать хохломские сарафаны!»
В первой части статьи искусствовед и музеолог Андрей Боровский рассказал о том, что представляет собой русский стиль и как мы его потеряли. Во второй части мы продолжим разговор-исследование с Андреем и узнаем, что же теперь делать с трупом и в чём величие Малевича?
- Сейчас идет процесс поиска русского или по-новому звучащего русского стиля, осовремененного.
- И он неубедителен. Потому что это действительно желание сделать искусственное дыхание… Это манипуляции с трупом или попытка отпустить на волю чучело волка из краеведческого музея.
- То есть нет будущего, например, у хохломы?
- Есть – её будущее в прошлом. Хохлома должна стать хохломой. Вот в чем фишка или, если хотите, концептуальная оригинальность хохломы? При нехватке материалов крестьяне испытывают дефицит даже в глиняной посуде. Но из дерева они умеют делать всё, и в древесине в поволжских лесах нехватки нет. В вынужденной критической ситуации начинают делать посуду деревянную, но эта посуда недостаточно практична – нужно технологическое решение. Её пытаются пропитывать маслом, олифить, чтобы она служила дольше, чтобы её можно было мыть, чтобы из нее можно было есть. Жизнь диктует техническое задание – создать посуду из дерева, но с новыми качествами.
Автор Наталия Костомарова с Андреем Боровским в ресторане «Горыныч»
Хохлома – это технология.
И технология, из которой появилось то, что мы сегодня называем хохломой, родилась очень давно, намного раньше росписи – в 17 веке. Это попытки металлизировать оловом деревянные формы – для прочности, долговечности в первую очередь, а не для красоты. Так сделаны ковши и братины, которые сохранились в музеях. А потом в Нижегородскую губернию устремляются старообрядцы, они приносят с собой иконописные секреты – хохломскую роспись нельзя было придумать на пустом месте. Хохлома – это технология. Это обработка деревянной основы олифой, грунтовка глиной, металлизация оловянной пудрой, а потом это серебристое покрытие закрепляется натуральными лаками в несколько слоев и запекается в печке – и от этого становится не просто золотым, а прочным и долговечным. И получается посуда, в которую можно наливать воду, которая выдерживает высокую температуру – в старой кустарной хохломе даже запаривали каши в русской печи!
Уникальность хохломы именно в этом технологическом секрете, лучше которого нет, а не в красивых завитках. Роспись была лишь одним, не самым важным шагом в процессе создания хохломской посуды, которая стремительно завоевала рынок сбыта по всей России. Мало кто знает, что само слово «хохлома» стало нарицательным обозначением промысла не по месту создания, а по центру сбыта – в Хохломе торговали, а производили посуду в семи сёлах вокруг.
- Будет очень красиво, когда они уберут всю свою роспись и оставят только эту металлизацию.
- Видимо, так и надо сделать, чтобы вернуться к пониманию хохломы. А она такой и была. Если посмотреть вещи конца 19 века, то современный россиянин их как хохлому даже не опознает. Была минималистичная роспись: одно уверенное движение кистью, от центра – ровная спираль, несколько точек, несколько завитков, только лишь два цвета – черный и красный.
Гжель – вынужденное подражание голландцам, которые подражали китайцам. Нелепый факт – половину подделок под гжель сейчас делают в Китае.
- И хохлома в таком виде существовала до 30-х годов, ее делали не на заводе, а в каждом доме.
- А потом время поменялось – в городе уже никому не нужна деревянная посуда. Деревянные ложки еще нужны, они остаются. Но постепенно становятся неким сувениром, теряют функцию. Другими словами, хохлома как кустарный промысел умирает в 30-е годы – он переходит в заводы. Художники, чтобы выжить, должны делать что-то другое. И поэтому из самых простых линий, спиралей, веточек и так далее появилось стремление привнести в хохлому больше декоративности. Что может стать образцом для росписи лаковой посуды? Конечно же, китайские лаковые изделия. Смешно, но хохломская роспись с начала ХХ века – это отчасти подражание Китаю. Как и гжель, но с ней ещё интереснее: это вынужденное подражание голландцам, которые подражали китайцам. Китайский фарфор, расписанный кобальтом, стал в своё время мировым трендом, которому подражали всюду. Поскольку Пётр I познакомился с ним в Голландии, то в Гжели поначалу копировали голландские вещи – делали реплики реплик. Это факт забавный, но исторически понятный. А нелепый факт – половину подделок под гжель сейчас делают в Китае, те самые сувенирные фигурки зверей, «символы года» – самые бесполезные и никчёмные поделки; купить в декабре – подарить и забыть. Они не имеют к гжели ни малейшего отношения.
- Получилось, что спасли художественное направление, но появилась чашка, из которой не пьют, и ложка, которой не едят.
- Да, вещь ради вещи, красота ради красоты. И это есть в каждом народном промысле. Кружево для чего? Чтобы украсить одежду. Но мы сделаем большое кружевное покрывало с портретом Ленина и Сталина. Мы понимаем, что им никто не будет пользоваться, мы создаем предмет на удивление, для книги рекордов. Шедевр, но мертворожденный и бесполезный. И каждый мастер в новой советской индустрии народных промыслов был вынужден создавать бесполезные шедевры, предназначенные для музея, подарков партийной номенклатуре или иностранным гостям.
Вещь ради вещи, красота ради красоты, искусство ради искусства.
- Ну не может быть всё так безнадёжно, присутствует же функция!
- Осталась очень маленькая ниша вещей, где хохлома функциональна, где вещами можно пользоваться, они живут. Наборы для меда, например, потому что бабушка рассказывала: «Мед нельзя хранить в металле, лучше всего в хохломе, тогда мед сохраняет свои свойства». Это то, что люди покупают, потому что используют. А все остальное – декоративные вещи, искусство ради искусства. Появляются большие ладьи, лебеди, из которых никто никогда не будет есть – они не созданы для этого. Это декоративный мертворожденный антидизайн.
Источник: ruteria.com
Использовать мотивы хохломы и гжели где угодно – это не дизайн.
- Куда дальше-то развиваться?
- Сделать новый русский стиль. Была же неоготика, теперь должен быть неорусский стиль. Научиться правильно цитировать, потому что создать что-то новое вообще невозможно. Мы должны понимать: у нас есть такие технологии, и мы сейчас к ним обратимся, сделаем постмодернистскую цитату – а в постмодерне всё является цитатой цитаты. Я посмотрю на то, какие сейчас есть материалы, что мне может дать бетон, например. Я посмотрю на то, что такое сегодняшний современный человек – ему нужна розетка и Wi-Fi. И я возьму отовсюду какое-то решение и создам пазл из цитат, он будет абсолютно оригинальным.
Псевдодизайнерские игры с народными промыслами убивают их еще больше.
Использовать мотивы хохломы и гжели где угодно – это не дизайн. Потому что хохлома – не принт, не может быть хохломы на самоваре или мотоциклетном шлеме. Хохлома – это деревянная посуда, дизайн которой обусловлен сущностью вещи и технологией. Не может быть гжели на платье, это не паттерн, потому что гжель – это фарфор. Псевдодизайнерские игры с народными промыслами убивают их еще больше. Елецкое кружево на носках – это не дизайн, а нелепость, обесценивание драгоценности. Гуслицкая роспись на обуви – кощунство, это профанация сакрального искусства украшения церковных рукописных книг. Я называю не абстрактные примеры – это «дизайнерские эксперименты» недавнего времени, которыми авторы искренне гордятся, а чиновники отрасли подают в отчетах как инновации. Я считаю, что эту тему в своё время навсегда красиво закрыл Денис Симачёв – профессионально, иронично, на грани кича он прошёлся по всем визуальным стереотипам «русскости» – от гжели, хохломы и павлопосадских платков до олимпиек и мультяшных героев. Всё, не трогайте больше – Денис всё сделал, это уже классика, прекратите портить павлопосадские платки и придумывать хохломские сарафаны!
- Значит, новый материал, функция, адекватная современности, и цитата. Как сделать так, чтобы было понятно, что она из России?
- Зачем? Сделайте просто хорошую вещь, чтобы ее все хотели, говорили «это российский дизайн, это круто!». Пусть говорят о конкретном дизайнере. Зачем нам нужно, чтобы это узнавалось как русское? Пусть сначала узнаётся как качественное.
- Национальная идентичность?
- Тоже – зачем? Мы сами себя должны узнавать.
Авангард – это гениально, и в нём очень много взято из народного русского искусства.
- Транслировать во внешний мир?
- Зачем транслировать, если мы в себе это ещё не нашли? Сейчас русский стиль нужен не на экспорт, а для нас самих: чтобы мы находились в общей идентичности. И вот это опять о том, что каждый из нас понимает под термином «русский стиль». Кто-то воспринимает как русский авангард. Авангард – это гениально, и в нём очень много взято из народного русского искусства – Малевич и Кандинский, их основные прототипы – это крестьянское и церковное искусство.
- Как же они дошли до таких простых форм?
- Через народное искусство. Они смотрели, что главное, и выкидывали остальное. Откуда это стремление к цветовому ряду у Малевича? Из русского костюма. Откуда звучащие краски Кандинского? Из иконы.
То, что сделал Малевич, – крутейшие вещи, на которых живет весь дизайн 20 века.
- Белое, красное, черное.
- Да. Это три главных цвета в русской национальной культуре, в костюме – где угодно. Три цвета, которые всегда что-то значат.
Казимир Малевич находит форму передачи объема и движения яркими цветами, а потом он сокращает свою палитру. Он как раз работает, выкидывая лишнее. Вспомните серии с крестьянами – яркие. Из этого рождается драматизм. Из конструктивистских композиций рождается его концепция супремы. Супрема, элементарные частицы – как атомы, дальше некуда раскладывать. Формула супремы Малевича – это квадрат, круг, линия, черный, белый, красный. Всё остальное можно сделать из этих частиц. Я могу нарисовать движение, используя три фигуры. Я могу передать настроение тремя цветами. Дочерпать до дна колодца и найти этот ключик, на котором создать новый стиль, – это Малевич. То, что сделал Малевич, – крутейшие вещи, на которых живет весь дизайн 20 века. Это мы его открыли позже, с большим опозданием. Постмодернизм британских дизайнеров в 70-е, итальянская дизайн-группа «Мемфис» в 80-е – это Малевич, Лисицкий, идеи русского авангарда.
- Видимо, это последний раз, когда мы влияли на них, а не они на нас.
- Да, но мы это видим, опять же, в ксерокопии. Для нас современный дизайн – работа всей Европы на протяжении 70 лет на материале Малевича, тогда как мы просто не обращали на это внимания. А теперь мы говорим: «Ммм, итальянский дизайн, стиль «Мемфис»…».
И зачастую мы не понимаем, что это сделал Малевич.
Фото Евгении Южной специально для PORUSSKI.me
