В этой сравнительно небольшой по объёму (250 страниц основного текста плюс 50 страниц научного аппарата), но весьма информативной при лёгкой читаемости работе автор предпринял смелую попытку проследить истоки и причины возникновения неоязычества как религиозной идентичности. И хотя автор работает преимущественно с западным религиозно-культурным пространством (отечественные нарративы уже хорошо изучены и доступны русскоязычному читателю), многие его идеи и концепты актуальны для всемирных "Pagan Studies”.
Дмитрий Гальцин начинает с того, что предлагает свой альтернативный термин – «современное язычество». Выказав почтение привычному «неоязычеству», он объясняет, почему решил от него воздержаться. Помимо закрепившихся в англоязычной религиоведческой номенклатуре терминов "Modern/Contemporary Paganism” и «Pagan Studies», дело ещё и в двусмысленности самого «неоязычества»: «Употребление слова «неоязычник» предполагает, что прежде существовали некие «язычники», чьи практики и верования сегодня возрождают современные люди». В то же время для самих неоязычников по этой самой причине приставка «нео-» часто звучит оскорбительно, де-юре приравнивая их к «религиям Нового Века». А называть оригинальное религиозное творчество, лично выработанное, а то и выстраданное мировоззрение и духовные откровения презрительным «новоделом» — хуже оскорбления нет для русского родновера, норвежца-одиниста или американской жрицы Викки.
Хотя «в России в 1990-е гг. слово «неоязычество» также пользовалось определенной популярностью, но было вытеснено к 2000-м годам такими терминами как «родная вера», «родноверие», а в 2002 г. в Битцевском обращении представители нескольких общин призвали использовать термин «язычество» для описания общего движения славянских религий, — сообщает автор. — Причины нелюбви самих язычников к префиксу «нео-» понятны: когда о новых языческих религиях, возникших в XX в., стали писать ученые и публицисты, как правило, отношение к этим религиям было довольно враждебным, а тон публикаций — полемичным».
Гальцин приводит и анализирует несколько внутренних языческих интерпретаций собственной идентичности. Так, по классификации видного американского друида и викканца Боневитса, историю и генеалогию языческих верований можно разделить на три периода: палео-, мезо- и неоязычество: «Классической версией истории современного язычества в глазах его последователей следует считать наличие первоначальной архаической, «природно-ориентированной» религиозности, которая «подавляется» или «вытесняется» некоей иной религией или мировоззрением; сохранение некоторых «пережитков» или элементов в эпоху этого вытеснения и подавления — вплоть до теорий о выживании целых традиций; «возрождение» или «возвращение» язычества в наши дни».
Основная идея автора – возникновение современного язычества как реакции на мировые монотеистические религии. Гальцин прямо заявляет: «Современное язычество не просто не является возрождением древнего «язычества» — оно представляет собой современную религию, чье рождение было задано извне, и немыслимо вне враждебного, как правило, христианского контекста».
Гальцин отталкивается от предложенного Яном Ассманом понятия «контррелигии»: «В основе контррелигии лежит представление о том, что существуют однозначные и доступные человеку критерии разделения «истинного» и «ложного» в сфере культовой практики и знаний о сакральном, и что «ложное» должно быть отвергнуто культурной памятью — или тотально забыто, или осуждено как преступное и профанное».
Автор утверждает, что сама возможность возникновения протестной языческой религии обусловлена особым типом религиозности. И хотя этот эксклюзивистский импульс можно усматривать во множестве религий, в первую очередь речь идёт о трёх магистральных монотеизмах – христианской церкви, еврейской религиозно-национальной общине и исламской умме . А для изучения современного язычества важнее всего христианство, поскольку именно в контексте постхристианской европейской культуры и происходит становление современного язычества. С этим не поспоришь, особенно исследуя российское родноверие. Ему, как и многим другим языческим течениям, присуща акцентуация на родных, национальных культурных и религиозных традициях. Первоочередной угрозой для них видятся глобальные мировые религии инородного происхождения.
Гальцин отмечает несомненный вклад одного из первых исследователей современного язычества в современной России — этнографа Виктора Шнирельмана, но подчёркивает и односторонность трактовки последним исследуемого феномена лишь как инварианта национализма: «Основными компонентами любого этнического язычества на территории бывшего СССР (а других язычеств здесь Шнирельман не замечает) являются шовинизм, фальсификация истории и политические амбиции, связанные с утверждением интересов той или иной нации/этноса за счет соседей, в том числе «внутренних» соседей по многонациональным постсоветским странам». Шнирельмана не интересуют религиозное учение, практика и структуры языческих групп, он ограничивается рассмотрением «политического неоязычества»». Само собой, «постоянно приводятся сопровождаемые эмоциональной оценкой параллели между современным религиозным движением и идеологией нацизма». Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что Шнирельману в числе прочих авторов мы обязаны повальной стигматизацией язычества в СМИ и в тенденциозных и непрофессиональных текстах таких предвзятых популистов, как «сектовед» Александр Дворкин и «деструктолог» Роман Силантьев.
Более того, помимо искажённого усилиями необъективных СМИ образа язычества, в общественном сознании подобные ангажированные идеологи повлияли и на научные исследования. Так, «если на Западе современное язычество в целом воспринимается как один из многочисленных мировоззренческих выборов, в России и на постсоветском пространстве оно куда чаще видится как некая угроза».
Из множества любопытных фактов из истории современного язычества можно упомянуть, например, такой. В полном смысле слова «настоящие», «прирождённые» язычники и шаманисты – американские индейцы — резко осудили эксплуатацию своих духовных традиций неоспиритуалистами и неоязычниками. «На Парламенте 1993 делегация народности лакота выступила с официальным «объявлением войны» в адрес «индивидов и групп, вовлеченных в „движение Нью-Эйдж“, „мужское движение“, в секты (cults) „нео-язычества“ и в мастер- классы по „шаманизму“, которые эксплуатируют духовные традиции нашего народа лакота, подражая нашим церемониям и примешивая к этим подражаниям не-индейские оккультные практики, [получая в результате] оскорбительную и вредную псевдорелигиозную мешанину».
Гальцин в числе прочего изложил историю довоенных германских «фёлькиш» и их послевоенных духовных наследников как одного из языческих направлений. Настолько аргументированно и достоверно, что очередные спичи «эксперта-деструктолога» Силантьева в «Комсомольской правде» смотрятся на этом фоне откровенной провокацией.
А что же насчёт перспектив современного язычества? Гальцин деликатно воздерживается от собственных оценок и прогнозов, но приводит интересные – и нерадостные — мнения представителей самого движения.
Так, британский автор Питер Грей (традиционное ведовство) сокрушается о том, как они «прогнулись под изменчивый мир»:
«Какими смирными мы стали. Как вежливо мы говорим о нашем ведовстве. В нашем стремлении не вредить никому мы стали совершенно безвредными. Мы получили возможность сидеть за одним столом с большими религиями, для которых мы по-прежнему анафема. На какие компромиссы в своей личной практике мы пошли, чтобы получить вожделенную свободу открыто носить наши оловянные пентаграммы на груди на публике, в школах, в местах развлечений! Как нас предали наши старейшины, преклоняющие колена перед наукой, перед истеблишментом, перед желтой прессой. Взамен мы не получили ничего. Культуре позднего капитализма наплевать, какую фантазийную жизнь мы ведем, пока мы исправно исполняем трудовые контракты, покупаем мобильные телефоны и продолжаем потреблять. Ваших детей не забирают в опеку просто потому, что никто не верит в существование ведьм. Мы ошиблись, полагая, что социальные и экономические перемены — это результат нашей деятельности. Двигаясь вместе с тем, что нам казалось мейнстримом, <…> мы сами расколдовали себя, добровольно отказались от наших клыков, наших когтей, нашего роскошного хищного меха»
Ему вторит отечественный одинист Нечкасов: «Самый мрачный, и пока самый реалистичный, к сожалению, [сценарий] — это превращение язычества из древней традиции в модную субкультуру и New Age. Символы и эзотерическая ложь вытеснят глубину и понимание традиции, она превратится в прилавочный лубок. Эта тенденция есть, она сильна. Позитивный сценарий — язычество обогатится философией традиционализма в полной мере и перейдёт на новый, более глубокий (или высокий) уровень… В этом смысле язычество (снова) стремится заявить о себе как о контркультурной реальности, принципиально чуждой рационализированному миру мейнстрима, подчеркивая свою инаковость, свою иррациональность или вне-рациональность — все то, что ассоциируется в нашей культуре со сферой «мистического», а не просто «религиозного» или даже «эзотерического».
По-прежнему на повестке дня демонизация современного язычества посредством помещения его в актуальный политический контекст. Так, в недавнем интервью «Комсомольской правде» Роман Силантьев предельно сгущает краски, обвиняя в том числе и язычников с украинской стороны в конфликте на Донбассе. И «забывает» упомянуть о поклонниках Перуна, воюющих на российской стороне.
Автор книги проливает свет на эту историю:
«С 2014 г. появляются репортажи о славянских язычниках, воюющих по обе стороны российско-украинского конфликта в Донбассе, причем с обеих сторон звучат практически одинаковые истолкования данного вооруженного столкновения: это война славян с врагами славян. Для украинских язычников российская и пророссийская агрессия выступает своеобразной реконструкцией войн эпохи Киевской Руси с восточными кочевниками, а для российских и пророссийских язычников Украина одновременно представляет собой «Хазарию» и «Византию» (поскольку именно с Киевом ассоциируется принятие Владимиром христианства) »
Позиция автора по отношению к исследуемому феномену интересна и глубока:
«Язычество, как я его рассматриваю, не имеет своего сущностного облика. Это произвольный набор философских, теологических, эзотерических идей, ритуальных жестов и техник, образов и обычаев, утверждений о мире и этических максим, которые оказались приняты в качестве основы для складывания одной религии с целою противостоять религии другой — и именно эта, другая религия, в силу своей природы создала саму возможность возникновения язычества. Попытки найти «сущность» язычества, сводя его к «ориентированности на Природу», «имманентности божества», «религиозно окрашенному национализму» и даже «позитивному отношению к образам» имеют огромное эвристическое значение, но в целом сводятся к попыткам обнаружить истинный облик Протея»
С другой стороны, он особенно отмечает качество становления современного язычества:
«Процесс формирования языческой религии — в поздней ли античности или в наши дни — неизбежно был куда более осознанным, чем стихийное формирование известных нам «больших» религий современного мира. Вопреки расхожему представлению, которое опирается в основном на образ, создаваемый самими язычниками, язычество — это вовсе не религия неграмотного и необразованного сельского большинства — это религия города и интеллектуального класса, в которой рациональное объяснение религии играет формообразующую роль, даже когда в содержательном плане постулируется отказ от привычной рациональности и превозносится «иррациональность» (ритуала, народных верований, магии, политеизма и т. д.)»
И резюмирует свой труд словами Рональда Хаттона:
«Их творчество и зачастую самая их жизнь воплощает «духовный опыт, без которого наш мир был бы неизмеримо беднее»
