13 октября исполняется 50 лет Ивану Ильичу Глазунову — признанному мастеру исторической живописи, собирателю русской старины, заслуженному художнику России, ректору Российской Академии живописи, ваяния и зодчества И. С. Глазунова
Иван Глазунов продолжает дело своего знаменитого отца Ильи Глазунова, занимается сохранением традиционной школы, воспитывает новых русских живописцев, полагая, что наше искусство и Европе сегодня необходимо, ведь под давлением Модерна там уже разучились рисовать. Художник расписывает храмы, как это делали древнерусские живописцы — артелью, — увлечённо пишет женские портреты в подлинных народных костюмах, привезённых им с Русского Севера, и называет этот жанр своей любимой темой в искусстве.
Накануне юбилея Царьград поговорил с художником о том, какие идеи заложены в русском женском костюме, для чего необходимо сохранить всё, что умели наши предки, и как европейцы относятся к «не современному» русскому искусству.
Царьград: Прежде всего хочется узнать, что сейчас в вашей жизни происходит? В каких экспедициях побывали, какие храмы расписали?
Иван Глазунов: 1 октября меня поздравили с тем, что я первый год официально начинаю работать ректором Академии. Меня назначили в прошлом году, но не в самом начале учебного года. Академия, конечно, занимает у меня первое место по количеству потраченного времени и сил, поскольку это очень сложный механизм, инструмент, который очень просто распылить, потерять. А чтобы его потом восполнить, нужны годы.
Фото из личного архива Ивана Глазунова
Но, конечно, нельзя даже и представить, что ты будешь заниматься только администрированием и полностью отойдёшь от личного творчества. Этого я не могу себе позволить, поэтому занимался и живописью, и храмом Троицы на Воробьёвых горах. Половину храма уже сделали. Это тоже не даёт расслабиться и поддерживает творческий тонус.
У меня довольно много разных замыслов, которые подпитываются поездками, новыми впечатлениями. Допустим, от кафедрального собора Мцхеты в Грузии мне хочется выразить свои впечатления, от этого удивительного храмового пространства. Будем работать над этим. Народные костюмы и образ женщин в этих костюмах — эту тему я тоже по-прежнему продолжаю. Тем более что появляются новые предметы, костюмы.
Ц.: Хотелось бы узнать, какие идеи заложены в русском костюме. Все мы помним из истории, что русские дворяне, тот же Александр Блок со своей молодой женой в Тараканово надевали народные костюмы, гуляли по полям. Что в национальном костюме заложено?
И.Г.: Во-первых, русский костюм уже в XIX веке стал уделом простонародья. К сожалению, он вышел из употребления других слоёв русского общества. Это связано и с указами Петра Первого, и с другими причинами. Потом был всплеск патриотизма после войны 1812 года. И во время войны даже в дворянские салоны в Москве, в Петербурге вдруг стали приходить светские дамы, одетые в национальные костюмы. А до этого 100 лет мода была совершенно европейской. Потом, при Николае Первом, русское снова стало популярным. Но это был уже некий а-ля рус, стиль немножко переработанного русского национального костюма.
А традиционный русский костюм до XVIII века был свойственен всем сословиям русских людей. Все, кто жил на территории Российской империи, Московского царства, ходили в национальных костюмах. Даже в повседневной одежде царя — те же традиции, что были и в крестьянском костюме. В быту все ходили приблизительно одинаково. Это был стиль, продиктованный самой жизнью России. Потом это всё разделилось, потому что купечество, которое порвало со старообрядчеством, одевалось уже по-европейски.
Каким-то чудом русский национальный костюм дожил до начала XX века и во времена Блока, Бунина, Кустодиева вдохновлял и поэтов, и художников, и писателей своим первозданным видом. Потому что идея в нём действительно есть. Наверное, она соответствует древности — не просто славянского народа, а древности мировой цивилизации, каких-то первых зачатков цивилизации. Он практичен с точки зрения оседлого населения. Оседлому народу в русском костюме удобнее, потому что он приспособлен для жизни на своей земле.
Фото из личного архива Ивана Глазунова
В нём есть масса обрядовых функций, которые, конечно, в христианскую эпоху уже были подзабыты. Были наручи, похожие на те, что сейчас надевает священник. Они должны были защитить рукав. Разные подвески к головным уборам у женщин закрывали и уши, и затылок, и какие-то места, куда может разная нечисть проникнуть. Это были верования древних славян, но они вполне ужились в христианскую эпоху. Потому что вид это имело довольно благочестивый и очень красивый. Традиции продолжались и напитывались новыми смыслами. Церковь никогда не боролась с народным костюмом, эта борьба появилась уже в поздние, «просвещённые» времена. А в советское время от народного костюма остались рожки да ножки, его пропагандировали лишь на уровне того, что разрешено в колхозной самодеятельности.
Ц.: Попса такая народная, да?
И.Г.: Да. Так же и с песней поступили, со всеми народными обрядовыми песнями. То, что было «три притопа на балалайке» — было оставлено, а что-то глубокое, подспудное, духовное — запрещено. И духовные стихи, и протяжные песни забылись совершенно. А вот частушки озорные в советское время не противоречили пролетарской культуре, подразумевалось, что крестьянин — это пролетарий села. А духовные вещи подзабылись, были вычеркнуты. Но, слава Богу, рвением и усердием разных людей, кто это пытался сохранить, кто вообще интересовался фольклором и обрядовыми традициями, всё это сохранилось. И сейчас мы помним об этом и знаем.
Когда ты одеваешь современную женщину в народный костюм, она совершенно по-другому себя чувствует и преподносит. Был северный народный костюм, там меньше домотканных вещей и больше шелков, парчи, покупных тканей, которые остались по памяти от средневековой, даже византийской, может быть, одежды. А южная Россия — это домотканная одежда, вышивки, которые кодируют разные сельскохозяйственные и земледельческие смыслы: там и дожди, и круглогодичные вращения солнца. Русский костюм богат именно этим.
Но есть в нём какая-то неразгаданность, невероятность. Например, на женщине он выражает именно некую сущность женского бытия. В нём есть народная целомудренная эротичность. Но эротичность — в смысле выражения женской сущности. В этих формах есть благородство: женщина — это женщина, мужчина — это мужчина. В древности женщину одевали так, что она очень достойно и красиво себя несла. Её костюм одновременно и подчёркивал, и скрывал формы.
Фото из личного архива Ивана Глазунова
За что любят русскую культуру? За сказки, песни, дух древности, который в ней есть. Всё это есть в русском костюме.
Ц.: А в современном глобальном мире уже скоро сложно будет понять, в какой ты стране находишься: отели одинаковые, еда одинаковая, одежда — тем более, даже уже мужчина и женщина мало отличаются… Когда-нибудь это надоест уже художникам, дизайнерам, архитекторам?
И.Г.: Я читал статью 1903 года художника Ивана Билибина. У него очень грустно начинается статья — словами, что с народным творчеством покончено. Уже всё прошло. Он призывает художников коллекционировать и собирать последние народные произведения. Потому что народ потом проснётся, скинет с себя городскую навязанную эстетику и скажет: верните нам наши орнаменты! И художник тогда вернёт. Именно художник должен быть хранителем традиции.
Я не вижу пока сильного потенциала в этих идеях, потому что не все об этом сегодня просят художника. Но тем не менее многие русские люди на выставках смотрят картины на эту тему, сами старинные предметы, и в них просыпается что-то. Русский костюм этим очень притягателен. Даже если человек не помнит свой народный костюм, никто уже в косоворотках не ходит, но когда их кто-то надевает, то совсем по-другому себя чувствует. Причём это касается не только русских людей. Я знаю многих европейцев, которые приходят в восторг от соприкосновения с русским фольклором.
Ц.: Кстати, а как реагируют на выставки ваших работ европейцы, прочая западная публика?
И.Г.: Была недавно выставка в Париже, в Русском культурном центре. Моя жена Юлия тогда сделала фильм на тему русского Севера как настроенческое дополнение к живописи: картинам на тему деревни, закатов, белых ночей. Полотна занимали целый зал, были точечно подсвечены, а фильм проецировался на экран. И вот посередине этого зала на коленях стоял француз. Его спросили смотрители, почему он так стоит. Он говорит: я понял теперь, где рай.
То есть сущность-то народная прекрасна что во Франции, что в Италии.
Иван Глазунов с женой. Фото из личного архива
Всё народное имеет очень много общего и может действительно объединить людей чувством вековечных потерянных смыслов. Это все чувствуют без всяких объяснений, аннотаций, этнографических привязок. Чувствуют, что это свидетельство старого, праведного и животворного мира, где люди жили с другим отношением к жизни, лучше чувствовали окружающий мир, природу, небо. Лучше чувствовали отношения, не двусмысленные и не лгущие самим себе и окружающим. Меньше было потребительства, а было так: что ты вырастил, то и съел, пришёл враг — ты должен защититься, родился ребёнок — ты должен его беречь. Простые старые смыслы в русской культуре заложены так, что вещи говорят сами за себя. Поэтому люди чувствуют это. И много кто это любит, ценит и болеет за сохранение старины.
