Институты языческого культа, Часть 1, Элементы культа
Славянский религиозный культ составляют частично мифологизированные верования, символы и обряды, создающие единое целое, о котором мы ввиду недостатка источников узнаем только фрагментарно. С такими фрагментами мы уже несколько раз соприкасались, когда обращались к богам, которые выполняли магические функции и требовали жертвоприношений. Наши представления о славянском культе мы можем дополнить фольклорным материалом, а также археологическими данными.
Подобно многим индоевропейским религиям славянский ритуал состоял из домашних обрядов и более торжественных. Первые выполнял глава семьи, при большем или меньшем участии женщины, где кроме заботы о домашнем очаге, дворе, вспашке и севе поля, важное значение придавалось рождению детей, заключению браков и похоронам. Торжественные обряды имели не только публичный характер, но они сопровождались особой литургией, требующей присутствия знатоков, умеющих совершать жертвоприношения. Сообщение Ибн Русте отмечает особый статус жрецов, которые пользовались чрезвычайным уважением и могли навязывать царям свое решение по поводу приношения в жертву женщин, мужчин и животных.
В ритуале присутствовали основные составляющие культа: молитвы, жертвоприношения и магические приемы. По понятным причинам меньше всего мы знаем о молитвах, не записанных, в период христианизации забытых или видоизмененных во времена победы новой религии над язычеством.
Славянские термины «молитва», «мольба», старопольск. «modła», появились от праслав. («просить», «призывать»). Перед нами очередная нить, которая связывает славян с религиозной индоевропейской культурой; еще только хеттский глагол maltai («молиться») и имя существительное maldeśsar («молитва»), а также группа балтских лексем (лит. moldd — «молитва») создают мост к древнейшему протоиндоевропейскому наследию.
Со старопольской молитвой связаны другие близкие понятия, из которых, прежде всего, мы назовем молитву как изваяние идола, idolum, как переводят это слово польские позднесредневековые библейские переводы («Nie czyńcie sobie modły rytej ani obrazów», Левит 26, 1), обозначавшее как культовое место, так и жертву. Такой
же широкий круг значений этот корень, хотя с другими суффиксами, имеет также в древнерусском языке. С покорной молитвой связывали дар сверхъестественным силам, называемый по-польски «обиатой» («obiata» — жертвоприношение) от «обета» до «клятвы».
Еще две древнейшие лексемы. Первая из них — это стпольск. żyrzec, żerca, слав, żiric, żreć («жрец»), а также русс. Zertva («жертва»), которые тесно связаны с лит. girti («славить») и инд. gmati («призывать»). Вторая из них — польск. trzeba, словенское treba, церкслав. trzeba («жертва»), известная уже в 785 г. из Падербронского капитулярия: idobthita quod trebo dicitur, что, возможно, происходит от tfebiti («чистить») или, что более вероятно, от tfeba («надо», «необходимо»), следовательно, обязательная повинность.
Болгарские старцы в XIX в. выражали один из возможных смыслов одаривания божества, совершая молитву над жертвенным огнем: «Я принесу тебе жертву, а ты принеси мне счастье»
Этот контрактный характер жертвоприношения не исключает другого, а именно добровольного подарка из того, что принадлежит богу, в первую очередь, первых плодов урожая, первый сноп, фруктовый плод, барашек, покос травы. К этому порядку восходят другие мотивации, как, например, желание соединиться с мифическими силами и укрепить их мощь, свидетельством чего являются жертвоприношения воде.
Ритуал приношения, особенно, что касается слов молитвы, сохранился лишь в мелких фрагментах, как, например, в призыве сверхъестественной силы на Украине, олицетворявшей судьбу — Долю: «Доле, Доле моя, суженая, несуженая, приходи ко мне ужинать»
Нет сомнения в том, что этот ритуал был когда-то более развит и включал, как и у других народов, очистительный обряд, призывы, молитвы, общую трапезу и гадания. Каждый из этих элементов в той или иной мере находит свое отражение в источниках. Лучше всего сохранились болгарские ритуалы, из которых в качестве примера следует привести проанализированный Мошиньским на основе этнографических данных XIX в. ритуал жертвоприношения ягненка в день святого Георгия: Ягненок, который приносился в жертву, согласно установленной традиции, должен был быть первородным самцом и родившимся самым первым в этом году животным (ср.: Исх. 12:5), или самцом, родившимся от овцы, которая первой выбежала в праздничный день из-за изгороди [в последнем случае жертву выбирает жребий или как бы сам святой. — Примеч. авт.]. До того как ягненка приносили в жертву, крестьяне плели венок из трав или цветов и готовили восковую свечу; во время плетения венка они пели древние обрядовые песни. Девушки чесали шерсть жертвенного животного деревянным гребешком, затем одевали на шею сплетенный венок и к одному из рогов прикрепляли свечку. Ягненка троекратно окуривали дымящимся кадилом, что прежде было обязанностью самого старого мужчины в задруге [родственно-соседской или соседской общине. — Примеч. авт.]; при этом во время окуривания старик был одет в чистые одежды, а его лицо было повернуто на восток.
Ягненка убивал тот же патриарх; он это делал при помощи ножа у внешней стороны хаты или в зависимости от места — внутри дома рядом с очагом; в двух случаях голова старика должна была оставаться непокрытой. [Кровь ягненка собирали и в течение всего года использовали как лекарство. В некоторых местах этой кровью помечали детей, ставя на лбу, носу, подбородке и щеках знак креста, который должен был их защитить от болезней и сглаза. По тем же причинам кровью смазывали верхнюю часть входной двери хаты. Для того чтобы летом было много дождей, часть собранной крови выливали в реку или закапывали в землю, чтобы дать ей силы и сделать более плодородной. — Примеч. авт.]
Богатый сербский фольклор сохранил память о человеческих жертвоприношениях и их заменителях (куклы; прыжок с моста на счастье путника; купание женщин в реке, чтобы вызвать дождь, по приказу местных властей; жертвы в виде одежды; сохранились сведения о жертвоприношениях женщин при основании города).
Распространенными были жертвоприношения животных — против таких практик выступал Никита, архиепископ Фессалоник в середине XII в. Однако они сохранялись под разными видами еще в XIX и XX вв. Наряду с ними для покойников готовили жертвенные пироги. Долгое время сохранялся обычай приношения строительной жертвы при возведении новой хаты или церкви, особенно первого урожая (фруктов, молока, мяса), которые приносили со словами: nove novine od nove godine, na тепе vodka, na Turćina groznica.
Весьма отчетливо в восточнославянском и южнославянском этнографическом прослеживаются черты совместных жертвоприношений, совершавшихся от имени одной или нескольких деревень. Эти публичные массовые жертвоприношения устраивались стариками-жрецами и гадателями, которые получали право на кожу священного животного, в то время как его кости аккуратно закапывали или выбрасывали в воду. Иногда жертвенного животного сжигали, и по дыму жрец гадал о будущем и о том, как боги приняли жертву.
В северо-восточной Руси раз в году резали быка, купленного на средства общины (братчины) в воскресенье в день Святого Петра и Павла (29 VI) или в день Святого Илии (20 VII) и жертвенное мясо ели на общей трапезе, отмечая, таким образом, начало жатвы. Валентину Седову удалось доказать на археологическом материале существование такой общности в средневековом Новгороде. Можно предположить, что прежде этот обряд мог включать в себя жертвоприношения тура или быка, чья мифотворческая роль в славянском фольклоре является весьма заметной. Западнославянский фольклорный материал более беден; к нему относятся boże obiady («божьи обеды»), которые устраивались зажиточными людьми, которые тем самым стремились заручиться помощью и милостью Бога.
Нет сомнений в том, что раньше эти обряды были весьма распространенными и частыми и их реликты в течение долгого времени сохранялись в традиционной культуре, хотя под церковным и государственным нажимом перешли затем в сферу демонологии. Тем не менее консервативный характер традиционной культуры восточных и южных славян повлиял на то, что жертвы, приносимые домашним, водным и воздушным демонам, а также и душам умерших, еще в XIX и XX вв. были частью повседневной культурной жизни. В качестве жертвоприношений приносились животные, птицы, молочные продукты, а также их заменители, как, например, ленты или котята, фигуры из теста, куклы; кое-где можно было встретить отголоски древних обрядов, как упоминаемые выше жертвоприношения быков, а также коней. Мы видели, что они восходят к общему лексическому ареалу религиозных понятий индоевропейских народов. Мы также отмечали, что при особых условиях ускоренного развития полабского язычества эта сфера давала материал для наполнения религиозных институтов весьма богатым культовым содержанием.
Важным компонентом многих славянских обрядов был танец, в котором движение, ритм и пение объединяли людей в общем для всех танце, хороводе, в котором иногда могли участвовать только мужчины или только женщины, часто такие пляски устраивались возле костра.
Славянское «коло» (круг) стало частью орнамента раннесредневековой керамики. Это были особые случаи, укреплявшие чувство общности, в том числе при помощи мифотворческих сюжетов, о которых мы знаем чрезвычайно мало. На противоположном полюсе коллективного танца находился индивидуальный экстатический танец, это были головокружительные пляски (вершимое плясание), проклинаемые в церковных древнерусских источниках средневековой Руси, когда в них говорится о волхвах-предсказателях. И это веские свидетельства угро-финского и тюркского импорта шаманизма, который, очевидно, ограничивался только восточнославянскими землями.
Особенной заслугой К. Мошиньского являются собранные им свидетельства о ритуальном давлении и о требованиях к сверхъестественному, отношение к которому могло включать в себя угрозы глумления над богом, святыми покровителями и их изображениями. К дохристианской эпохе относится бичевание на Средней Волге невидимого домового духа, чтобы тот вел себя как следует, ж ил по-божески и любил животных.
Оставим, однако, в стороне мощный фольклорный массив магических практик, относящихся к коллективным обрядам и индивидуальным действиям, но всегда с социальным контекстом. Таким же образом нам следует поступить с гаданиями, которые в своем развитии могли касаться мифологических существ.
Вспомним только о таком важном ключевом элементе традиционных верований, как колдуньи. Колдунья или ведьма, в ст. польск. также wiedma, «та, что знает», занимается колдовством и гаданиями. Это не только явление и слово праславянское, но оно имеет также богатые индоевропейские аналоги, что свидетельствует о древности, живучести и исконности этого явления, которое только с началом Нового времени стало объектом привнесенных из Западной Европы грозных судебных процессов, часто заканчивавшихся кострами.
Праславянское ćarb означало «чары» и «колдовство», что в глазах арабских путешественников было отличием восточнославянского мира, и об этом сообщает Абу Хамид аль-Гарнати в середине XII в.:
«Мне рассказывали о них, что у них каждые десять лет становится много колдовства, а вредят им их женщины из старух колдуний. Тогда они хватают всех старух в своей стране, связывают им руки и ноги и бросают в реку: ту старуху, которая тонет, оставляют и знают, что она не колдунья, а которая остается поверх воды — сжигают на огне, считая ее колдуньей (в польском тексте: каждые десять лет они колдуют при помощи старых женщин. По этой причине у этого племени возникают большие беспорядки. Ибо они собирают всех старух, которых находят в стране, и связывают им руки и ноги. И есть у них большая река. И в эту реку бросают тех старух: ту, которая выплывет на поверхность воды, считают колдуньей и сжигают)»
Существование колдуний подтверждает хроника Козьмы Пражского XI — начала XII в. В ней рассказывается о предсказательнице Либуше, отравительнице Кази и ворожее Тетке, которые правили чешскими племенами до тех пор, пока их князем не стал Пржемысл. «Чешской хронике» вторит Chronicon Montis Sereni от 1209 г. где говорится о колдунье, гадавшей при помощи сита, что согласуется с распространенным славянским обычаем.
