Времени прошло немного, не все эмоции улеглись, но ученым пора давать осторожные объяснения того, что «это было».
Фото Г.Р. Зариповой
«Мир сложнее, чем кажется»
Недавно вся Россия стала свидетелем неоднозначных событий в Башкортостане. Времени прошло немного, не все эмоции улеглись, но ученым пора давать осторожные объяснения того, что «это было». Научный анализ может не всем понравиться, так как гораздо удобнее слушать то, что хочется слышать. Отправляя свой небольшой очерк в редакцию Пруфы.рф, я надеюсь побудить читателей задуматься о вещах, которые многим кажутся само собой разумеющимися, но, как я постараюсь показать, именно в подобной «ясности» и заключается главная опасность.
В научном плане я занимаюсь в основном материалами Татарстана, и стараюсь не касаться связанных с другими регионами тем, так как можно легко ошибиться в фактологии и «изобрести велосипед». Но случившееся стало информационным поводом всероссийского масштаба, и поэтому я позволил себе высказать ряд собственных суждений.
«Сон в летний день»
Все помнят пронзительную повесть Валентина Распутина (1937-2015) о затоплении деревни Матеры: вроде бы, жителей и должны перевезти в поселок со всеми удобствами, но как же им трудно было уходить с земли предков, осознавать, что её уже больше не будет… А «начальство» им говорило о строительстве коммунизма, повороте сибирских рек вспять, пароходах с туристами, которым нежелательно будет видеть смытые с их кладбищ кресты и т. д.
В Татарстане есть рукотворное море – Куйбышевское водохранилище. Из-за его строительства были затоплены плодороднейшие и плотно заселенные земли. Когда вода спадает, обнажаются фундаменты тысяч домов, где можно увидеть обломки старинных вещей. Водами водохранилища часто разрушаются брошенные кладбища, и постапокалиптическую картину дополняют разбросанные человеческие кости и черепа. Иногда дети играют черепами в футбол… На вопрос «Кто виноват?» ответить сложно – все решения о строительстве водохранилища принимались коллективно на «высшем уровне», всё обосновывалось идеологией, а противоречить ей в советское время мало кто осмеливался. Люди, безусловно, чувствовали, что становятся свидетелями трагедии, однако политическая система не только мало интересовалась тем, что у них «на душе», но и сама «мыслила за них». В результате между молотом и наковальней двух реальностей появлялась реальность третья, которая начинала оперировать этническими категориями, видеть виновников в тех, кто ими на самом деле не являлся.
Как ученый я понимаю, что «зов предков» иррационален, но когда в один из жарких июльских дней я сам впервые оказался в полузаброшенной деревне, где раньше жили мои бабушка и дедушка, то не мог отделаться от чувства того, что это и есть «настоящая родина», а я по каким-то неважным причинам 30 лет отсутствовал у себя дома. Помню, что тогда болел, сильно температурил, и на жаре, возможно, из-за теплового удара, уснул рядом с полусгнившим крыльцом заброшенного дома. Мне отчетливо приснился сон, в котором заросший двор стал чистым от травы, и его заполнили не очень высокого роста и худые от недоедания и изнуряющей работы люди в лаптях, фуфайках, платках и странных шапках.
Даже во сне я понял, что это были мои предки: они обступили меня всей гурьбой и стали расспрашивать о жизни, причем разговор шел таким образом, будто бы мы знали друг друга много лет. Было абсолютное ощущение реальности происходящего, и при этом я не испытывал никаких страхов из-за того, что вижу «привидения». Настойчиво порывалась поиграть маленькая девочка в красивом, но залатанном-перелатанном сарафане.
Я резко проснулся, двор опять был в высокой траве, солнце продолжало палить, но мое состояние улучшилось, и появилась радость от того, что я там, «где должен быть». Вспомнил рассказ мамы о её умершей в семилетнем возрасте сестре («да кто её будет лечить, врачи далеко…») и похороненной на кладбище недалеко от деревни. Я прошелся по заросшему бывшему саду, потом оказался на таком же заросшем кладбище: могилы уже едва угадывались… И все это было в окружении бескрайних полей. Вдруг неожиданно по проселочной дороге пронесся груженный отходами с ближайшей птицефабрики КамАЗ и поднял над цветущим полем столбы пыли. Во всем этом пейзаже машина выглядела чем-то неестественным и лишним, и тогда я лично для себя еще глубже осознал хрупкость природы, которая в эмоциональной части моего сознания стала единым целым с памятью о предках…
Но, повторюсь, я все же ученый, а наука замечательна тем, что заставляет рефлексировать, в том числе и над собственным сознанием. Результаты такой рефлексии отрицают «мистику»: ни с какими «призраками» я не беседовал, содержание сна было определено услышанным, прочитанным и прочувствованным в реальной жизни. Подобные сюжеты являются частью «коллективного бессознательного» населения многих стран.
«Не мы первые…»
Обостренное внимание к проблемам природы, её сакрализация, отождествление с памятью предков – типичные последствия урбанизации, внедрения новых технологий и снижения влияния мировых религий (приведшего к возрождению подобия язычества). Через схожие процессы развитые страны Европы и США прошли еще более ста лет назад, и главное, о чём говорит их опыт – это опасность возникновения прямой связи между заботами о природе и развитием национализма с мигрантофобией.
Вспомним, что идеологии Италии и Германии в 1920 – 1945 гг. постулировали преклонение перед природой и деревенским образом жизни. Первые законы об охране окружающей среды, лесов и животных были приняты именно в Германии того периода (одновременно создавались негативные образы народов, не имевших на то время «своей земли», и живших якобы на «чужой»). Известны симпатии к германскому режиму лауреата Нобелевской премии, знаменитого норвежского писателя, автора романа «Плоды земли», Кнута Гамсуна (в романе воспевалась жизнь крестьян).
Природоцентризм оказался связан с антидемократическими политическими практиками (если народ – одно «природное целое», то якобы отпадает необходимость в разделении властей, выборах и т. д.), социальным дарвинизмом (закон естественного отбора механически перекладывался на отношения между народами), антисемитизмом (приводящее к загрязнению окружающей среды слияние банковского и промышленного капиталов неправомерно связывалось с представителями одной этнической группы), замедлением развития рыночной экономики и складыванием государственно-монополистического капитализма (какая может быть частная собственность, если все принадлежит народу?)
В СССР почву для «поклонения» природе во многом подготовили писатели-деревенщики (например, упоминавшийся Валентин Распутин). Они с горечью описывали гибель русской деревни, противопоставляли природное и техногенное, город и село.
Виктор Астафьев (1924-2001) напишет:
«То, что было Россией, именуется ныне Нечерноземьем, и всё это заросло бурьяном, а остатки нашего народа убежали в город и превратились в шпану, из деревни ушедшую и в город не пришедшую»
Как и на Западе, травма прощания со старым, тесно связанным с природой миром привела к появлению неоязыческих настроений («родноверия»). Уместно вспомнить фильм «Белые росы» (1983 г., реж. И. М. Добролюбов), в котором рассказывалось о последних днях «неперспективной» деревни, а заканчивался фильм монологом-молитвой одного из главных героев в адрес Солнца. Показательны последние кадры сериала «Сибириада» (1979 г., реж. А. С. Кончаловский), когда после неудачного бурения нефти (проводилось многонациональной бригадой выходцев из многих регионов СССР) в одной из сибирских деревень вспыхивает огромный столб пламени, и рядом с ним появляются предки жителей деревни…
Деревенскую тему подхватили писатели из союзных и автономных республик, которые сами недавно переселились из села в город, и остро переживали «урабанизационную травму». В Татарстане популярна детская сказка Туфана Миннулина (1935-2012) «Деревенский пес Акбай». В ней повествуется об Акбае, который счастливо резвится на природе в деревне, у него хороший хозяин. Но живущая с ним в одном доме кошка Тамлетамак, увидев однажды по телевизору город, загорелась идеей туда попасть. Акбай и Тамлетамак, пройдя через дремучий лес, оказываются в городе и переживают там множество приключений, но в итоге возвращаются в родную деревню.
В интеллектуальном плане подобные сюжеты являются вторичными и заимствованы из сюжетов германского романтизма XIX в. Это философское течение пришло на смену Просвещению с его строгой рациональностью, и заявило главной стороной жизни сердечные переживания, эмоции и т. д. Важнейшая идея романтизма заключалась в том, что проживающее на определенной территории население – это не просто «население» и «территория», а «единый организм», имеющий свою «душу», которую, в свою очередь, можно познать через язык, сказки, традиции и окружающую природу. Символом романтизма стал непроходимый германский лес, в котором те же братья Гримм помещали своих сказочных персонажей. В этом же лесу воображались древние германские воины, под музыку Вагнера поджидавшие легионы «цивилизованных» римлян. Идеи романтизма проникли и в Россию (отсюда Иван Царевич, пробирающийся с серым волком через непроходимую лесную чащобу…).
Романтичный лес опасен непредсказуемостью и пренебрежением к критической мысли. Неслучайно, что именно из этого леса под упоминавшуюся музыку Вагнера выходили отнюдь не романтичные политические режимы. Действительно, и на древних германцев, и на Ивана Царевича, и на Красную Шапочку, и на Акбая в таком лесу могут напасть «волки национализма», и герои имеют все шансы погибнуть. Вспомним песню В. Высоцкого «Погоня», по сюжету которой извозчик заехал в лес, не может оттуда выбраться, к нему подступают волки, и вся надежда на лошадей, которые в итоге не подвели. Такой «лошадкой-спасительницей» может оказаться настоящая наука, которая вовремя деконструирует «соблазны» национализма, вывезет из «леса грез» в рационально понимаемую реальность, и в итоге предотвратит катастрофу.
«Не сотвори себе кумира»
Сказанное выше объясняет, почему обострение «национального вопроса» в позднем СССР было тесно связано с экологическим движением. Например, в конце 1980-х гг. всплеск татарского национализма был положен общественным возмущением планами строительства в ТАССР атомной электростанции (в итоге – после спада использованного в определенных целях национального движения АЭС все же начали строить).
Этноцентризм и экология – феномены городские. Они апеллируют к традиционному, деревенскому, но фактически изобретают новую традицию. Большая роль в таком конструировании принадлежит вчерашним селянам, получившим в городе образование, ставшим интеллигентами в первом поколении, и психологически заместившим социальные проблемы устройства на новом месте полурелигиозными этническими конструкциями о «судьбах народа».
В событиях в Башкортостане 2020 и 2024 гг. мы наблюдаем известную уже более века «схему». В риторике защитников природы типичны слова о «нашей святой земле», «корнях народа», «чужаках, эксплуатирующих наши природные богатства» и т. д. В биографиях активистов часто встречаются одни и те же пункты: рождение в селе, переезд в город, обучение, например, на историческом факультете БашГУ. Более «обычной» биографии для начала этноцентричной общественной деятельности придумать сложно. Неудивительно появление в этих биографиях признанными экстремистскими националистических организаций. Сакрализация природных объектов начинает граничить с неоязычеством. Так же типично использование мобилизационного потенциала «национального» местными элитами во внутрирегиональной политической борьбе друг с другом…
России предстоит пройти долгий путь модернизации, важнейшей составляющей которой станет появление гражданского общества. Пока же в силу ряда причин его отдельные элементы нередко принимают иррациональные формы, чем часто пользуются зарубежные противники государства, т. к. считают, что обнаружили «слабые болевые» точки нашего общества. Чтобы противостоять этому, на мой взгляд, необходимо изменить сам подход к пониманию феномена «этнического», отдалить его от политики, окружающей среды (объяснять людям, что горы и реки не имеют национальной идентичности), и окончательно закрепить только в сфере культуры.
