Фигура академика Бориса Рыбакова, чьё столетие отмечается в эти дни, привлекает внимание не только масштабом совершённого им. Крупнейший русский археолог и историк, чьё имя стоит в одном ряду с Карамзиным, Соловьёвым и Ключевским, Рыбаков сочетал энциклопедическую образованность, фундаментальные познания с нетривиальным подходом к изучаемому предмету, с той долей фантазии, без которой научная деятельность приобретает черты лишённого искры божьей академизма.
Однако, выдвигая оригинальные идеи, он всецело отстаивал примат научности. Именно этот принцип положен в основу его трудов «Ремесло Древней Руси» и «Язычество Древней Руси», открывших современникам мир дохристианского славянства. Педагогическая манера Рыбакова, исключавшая сухую дидактику, отличалась едва ли не игровым подходом к преподаванию, что позволило ему воспитать не одно поколение молодых исследователей, «заражённых» энтузиазмом своего учителя.
Вековой юбилей русского историка, насколько нам известно, не отмечен выходом ни одной из его книг или трудов, ему посвящённых. В то время как издатели проявляют немалый интерес, например, к «новой хронологии». Понятно, что этот интерес – коммерческий. Кстати, подобным внешне экстравагантным и легкомысленным сочинениям и противостоит здоровый консерватизм Рыбакова. В «самой читающей» успело развиться множество исторических мифов и теорий, зачастую лишь имитирующих научность, и в этих условиях традиционная концепция истории начинает восприниматься едва ли не как одна из гипотез, версий истории подлинной. Хочется, однако,...
"Сколько весит наука?»
Вспоминая академика Бориса Рыбакова,
Ростислав РЫБАКОВ, директор Института востоковедения РАН, доктор исторических наук:
– Как историк он был отнюдь не только книжником и документоведом. Суховатая на отстранённый взгляд археология делала его романтиком. Ко всему этому прикладывался уникальный личный опыт – ведь он и его поколение парадоксальным образом застали последние дни Средневековья: он сам участвовал в рыбной ловле острогой, беседовал с деревенскими колдунами, слушал бродячих гусляров, а главное – много и подолгу ездил верхом (как командир взвода конной артиллерийской разведки). «Здесь всё о коне», – сказал он как-то об одной древней рукописи. Опыт помогал читать источники как бы глазами их создателя, мерившего расстояние рысью или аллюром, умевшего вносить коррективы в зависимости от рельефа, растительности, почвы.
Сам Б.А. об этом опыте не раз упоминал: «Общение с конницей позволило мне услышать, как «поют копья». (Определение автора «Слова о полку Игореве».) Однажды на манёврах под Звенигородом навстречу нам скакал эскадрон кавалеристов с притороченными вертикально к сёдлам длинными казачьего типа пиками. Сильный встречный ветер с поймы мелодично играл на сотне пик, как на Эоловой арфе…»
В истории он был как дома, оставаясь при этом гражданином своего времени. Причём меня всегда удивляли его познания не в истории Руси, это-то было понятно, но в истории других стран.
Как курьёз отмечу, что история стояла у его колыбели – во младенчестве его тетёшкала нянюшка Акулина, которая, обратите внимание, за без малого сто лет до того видела Наполеона!
Биография Б.А. складывается из двух линий: административной и научной. Я знаю лучше, чем кто-либо другой, как он ненавидел свои административные обязанности и карьеру. Счастьем была работа – за письменным столом, в библиотеке, в экспедициях. И когда многочисленные почётные должности и мероприятия (для многих являвшиеся пределом мечтаний) занимали большую часть дня, он вставал до восхода солнца и писал неустанно до момента, когда надо было ехать «в присутствие»; вернувшись вечером и наскоро поужинав, он ложился спать минут на 10, вставал без будильника и радостно шёл к письменному столу.
А письменных столов у него в кабинете было два. Он работал за ними практически одновременно, за одним столом – над одной рукописью, за вторым – над другой. Так и стоят эти два стола и сейчас в его квартире на Ленинском проспекте. Это не значит, что из-под его пера выходили скороспелые вещи. Над одной из последних книг Б.А. работал свыше 40 лет!
Я с изумлением наблюдал всегда за десятиминутным отдыхом отца после тяжелейшего дня. Быстрая восстанавливаемость его организма была удивительной. Работа являлась для Б.А. отдыхом. Никаких карт, огородов, походов в кино, телевизор – умеренно. Застолья, правда, бывали, очень в старомосковском стиле; собирались все родственники, друзья, коллеги. Среди друзей были люди искусства – Леонид Леонов, Ираклий Андроников, Константин Симонов. В академической среде самыми верными, проверенными друзьями от дней юности оставались Е.И. Крупнов и Д.А. Крайнов. Телефонные разговоры с ними были ежевечерними, хотя, как правило, они и на работе тесно общались. Ещё следует упомянуть египтолога Д.Г. Редера, их связывали прямо-таки нежные отношения.
Иногда мы «обменивались» друзьями. Он свёл меня с К.И.Чуковским, а я его – с Раджем Капуром.
В воскресные дни он зачастую читал вслух маме и мне написанные главы, заставляя, понуждая нас критиковать услышанное. Вообще у нас был обычай воскресного чтения вслух. Помню, в 1947 г. Б.А. читал нам только что переизданного «Золотого телёнка». Подобные чтения вспоминают и его внучки.
Отпуска у него как такового не было никогда. Обычно летом родители уезжали в экспедиции. В последние годы жили на крохотной дачке, где в мансарде, за столом, покрытом рушниками, Б.А. писал с утра до вечера, придавливая листы тяжёлым бюстом Петра Великого.
Любовь отца к Рериху и к Вертинскому передалась по наследству и мне, и внукам его. Странно, но помню отчётливо, как, лёжа на полу, он чертит карты и напевает при этом раннего Вертинского, ещё запрещённого, ещё зарубежного, не вернувшегося на Родину. Странно потому, что это было ещё до войны. Б.А. зарабатывал тогда черчением карт, а через несколько лет, уже после Победы, мои одноклассники и я учились в школе по этим картам.
К слову, на столе С.Н. Рериха в Бангалоре всегда лежали книги Б.А. – я это видел собственными глазами.
Ему вообще был свойствен высочайший артистизм. Однажды, цитируя источник, он указал рукой куда-то влево: «Вон, за лесом, татары стоят» – и вся аудитория Политехнического музея разом повернулась в ту сторону (видимо, посмотреть, где стоят татары). Когда на каком-то юбилейном спектакле «Садко» в антракте к Б.А. подошли и попросили сказать несколько слов перед началом следующего действия, он вышел на сцену перед бархатным занавесом (такой маленький издали, из партера) – и наполнил своим голосом (без микрофона) весь куб Большого театра. Надо ли говорить, что это тоже была импровизация?
Русский язык он знал в совершенстве – не знаю никого, кто мог бы с ним в этом тягаться, и вкус к языку при этом имел абсолютный.
В те 60 с лишним лет, что я его знал, стихов он не писал, хотя когда-то ему довелось быть в кружке у Валерия Брюсова. Правда, однажды на волжском пароходе у моей мамы разболелся тройничный нерв, и Б.А. повёл её кругами по палубе и стал «убаюкивать» тут же сочиняемой на ходу поэмой из доисторической жизни. Поэма была очень длинная, боль отпустила, а стихи забылись, и в моей памяти осталось лишь несколько строк, например, эти: «...а за ним, протяжно воя, шёл шерстистый носорог». Кончалось там всё трагично, герой погибал: «И завыл над трупом друга наш шерстистый носорог...»
Надо было записывать, а я этого не делал, как и многого другого, а теперь и память подводит.
О памяти. Было это уже в последние годы, Б.А. как-то сказал: «Что-то с памятью происходит. То, что было 5 дней назад, не помню, а то, что было 50 лет назад, помню хорошо». И добавил весьма знаменательное: «А то, что было 500 лет назад, помню отлично!»
Читатель Б.А. был своеобычный. Он читал медленно, но при этом явственно представлял всё, что читает, – так, наверное, читают режиссёры. В пристрастиях соединял, казалось бы, несоединимое – любил Гумилёва, почитал Лескова. И помнил, даже не перечитывая, всё прочитанное до конца жизни.
О его преподавательской деятельности лучше расскажут ученики. Мне запомнилось случайно рассказанное им, как он принимал экзамен по русской культуре. Накупив множество открыток с видами городов, с картинками, с музейными экспонатами, он раскладывал их на столе, изображением вверх, и предлагал экзаменующимся самим выбрать себе картинку – как билет; а дальше рассказать всё, что им приходит в голову, связав свой рассказ с выбранным изображением.
Любя истфак МГУ, особую любовь он питал к Академии наук. Из ныне здравствующих её членов дружеские отношения связывали его с С.Л. Тихвинским, рассказы которого о Китае Б.А. слушал с огромным интересом. При этом они оба ухитрялись находить что-то общее в основах славянской и китайской культур.
Специально хочу отметить, что Б.А. на протяжении всей жизни с величайшим почтением относился к археологу А.В. Арциховскому. Он мог спорить с ним, мог в домашней обстановке пародировать его, но до конца своих дней чтил его как младший старшего.
Говоря об академии, приведу один разговор, свидетелем которого я был. К нам домой позвонил известный в то время В., баллотировавшийся в члены-корреспонденты, и попросил Б.А. поддержать его. Б.А. ответил сразу же: «Нет! Во-первых, я уже обещал поддержку другому, а во-вторых, я не считаю вас учёным!» К чести звонившего, он, сделав паузу, поблагодарил Б.А., добавив: «Все остальные мне обещают. Вы единственный сказали прямо».
В последний год жизни Б.А. я спросил его, о чём из сделанного им он жалеет. Ответ был абсолютно неожиданным – о статьях против Л.Н. Гумилёва. Я был поражён, мне казалось, что, резкие по форме, эти статьи были верными в основе своей. Б.А. пояснил: «Я ни от чего не отказываюсь, но тон должен был быть мягче».
Вспоминаю последнее заседание бюро отделения, на котором выступал Б.А. Оно было долгим, все устали, и, когда ему дали слово, он был телеграфно краток: «Перед исторической наукой стоят две опасности. Велесова книга. И – Фоменко». И сел на своё место.
По сути, это стало его завещанием нам, историкам.
Экстравагантность его поведения не всегда была следствием лекторского запала. Раз, например (ему было уже за 90), на Черёмушкинском рынке началась потасовка между торговцами-азербайджанцами, охватившая мгновенно весь рынок. Б.А. вышел на середину и гаркнул (по его словам – «на пределе голоса»; тем, кто хоть раз слышал Б.А., трудно даже представить этот предел!): «Я здесь старший по возрасту, и я приказываю вам всем – остановитесь!» Кавказ есть Кавказ – малограмотные небритые парни спрятали ножи и все как один сняли перед ним кепки-аэродромы. Когда он дома рассказал эту историю, я был вне себя:
– Ты хоть представляешь, что тебя могли убить?
– Ну ведь не убили же, – лукаво рассмеялся он.
Мощь голоса, мощь рукопожатия – фотографии не передают богатырства его облика, столь ощущавшегося в реальной жизни. Помню, на праздновании его 90-летия один этнограф (лет на 40 моложе юбиляра) проникновенно говорил о его «крепком рукопожатии» – тогда это словосочетание ещё не носило политического оттенка; Б.А. расчувствовался и так пожал ему руку, что бедный этнограф – буквально! – упал на сцене. Видеоплёнка сохранила этот курьёзный момент.
Примерно за месяц до ухода из жизни отец попросил меня принести что-либо из книжных новинок. Под рукой оказалась объёмистая книга воспоминаний генерала Руцкого. Он вернул её через два дня – не стал читать, подумал я, неинтересно ему. И только недавно, случайно раскрыв эту книгу, я увидел, что на каждой её странице имеются пометки Б.А., иногда весьма развёрнутые, пометки историка и гражданина.
Если считать, что старость наступает тогда, когда теряется интерес к миру и к сегодняшней жизни, Б.А. так и не дожил до своей старости.
Сергей ТИХВИНСКИЙ, академик РАН:
– Борис Александрович внёс неоценимый вклад в изучение археологии славянских народов. И в первую очередь – русского народа. Безусловно, Рыбаков был археологом с мировым именем, и я наблюдал лично на международных конференциях, с каким уважением относились к нему учёные разных стран. Он, возглавлявший Институт археологии нашей Академии наук, пользовался непререкаемым авторитетом у своих зарубежных коллег. С его именем связано создание многотомного труда «Археология СССР».
Борис Александрович был великим практиком, производившим множество раскопок на территории Украины и Белоруссии. Что важно – он тщательно фиксировал результаты своих археологических находок и сопровождал их иллюстрациями. Будучи талантливым художником, Рыбаков делал отличные рисунки, фотографии, которые помогают лучше познать историю наших предков.
Кроме того, Борис Александрович являлся крупнейшим специалистом восстановления мер и весов древних славян. В частности, измерения веса различных товаров и материалов, использовавшихся в строительстве. Он был поборником сотрудничества со всеми археологами славянских стран.
Борис Александрович прославился и как крупнейший специалист в области религиозных воззрений древних славян до их христианизации. В этой области он сделал множество археологических находок древних памятников культовых сооружений. И эти находки подтверждают его исторические размышления.
Личное общение с Борисом Александровичем оказало огромное влияние на меня. Мы сотрудничали с ним в Академии наук на совместных научных конференциях и заседаниях. Он всегда придерживался чёткой организации работы Института истории. Стремился к последовательности и не допускал мелкотемья в исследовательской работе.
Я жил на даче в Абрамцеве, а Борис Александрович имел дачу по соседству – в Хотькове. Мы дружили семьями. Зоя Георгиевна, его супруга, была замечательной хозяйкой и человеком высокоинтеллигентным, с которым было приятно общаться. Борис Рыбаков много рассказывал о доисторических достопримечательностях Загорска, замечательно знал топонимику этого района.
Будучи человеком целеустремлённым, он не любил праздности, болтунов, пустословов, отличался логически строгим образом мыслей. У него было много учеников, и он любил работать с ними как педагог, как лектор. Он умел отстаивать свою точку зрения, не поступаясь принципами. Слыл человеком талантливым на дружбу и, конечно, патриотом своего Отечества.
Сергей КАРПОВ, член-корреспондент РАН, доктор исторических наук, профессор, декан исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова:
– Борис Александрович Рыбаков являлся настоящей легендой нашего факультета. Он был не только выдающимся профессором, но и живой историей, которая соединяла между собой несколько поколений и эпох. Вплоть до последних лет его жизни у нас сохранялась замечательная традиция: Борис Александрович открывал занятия на историческом факультете 1 сентября, ежегодно читал первую лекцию первокурсникам. Он очень любил эти встречи. За год или два до его кончины, когда Борис Александрович был уже тяжело болен и не мог постоянно проводить занятия, я подошёл к нему и заговорил о том, что мы очень хотели бы его видеть 1 сентября. Он ответил: «Больше всего я жалею, что не пообщаюсь уже со студентами. Передайте им мой привет и самое доброе отношение, мою любовь». Я передал эти слова студентам. Все первокурсники без исключения были чрезвычайно обрадованы приветствием и восторженно захлопали в переполненной аудитории.
Борис Александрович показывал всем нам неподражаемый пример не только учёного, но и человека: своим обликом, статностью, настоящей грандиозностью. Особенно неповторим был его голос: яркий, глубокий, отлично поставленный, который слышался издалека и сразу давал понять, кто именно находится в нескольких аудиториях от вас или на противоположном конце коридора. Борис Александрович имел дар прекрасно объяснять и постоянно сопровождал свои слова рисунками, поскольку, помимо всего прочего, являлся самобытным художником, умевшим изобразить то, о чём говорил. Студенты из поколения в поколение передавали знаменитую легенду о его половецких бабах, которых он весьма выразительно рисовал мелом на доске. Не менее выразительными получались в изображении Бориса Александровича разные скифские изделия, особенно сосуды скифов, – он прекрасно показывал их типы, единство и различия между ними.
Мне бы особенно хотелось упомянуть о том внимании, которое Борис Александрович уделял исторической географии. Эта черта методики исследования и преподавания Рыбакова крайне важна именно в наше время, поскольку один из недостатков нынешних студентов заключается как раз в том, что они историческую географию знают очень плохо. Борис Александрович в своих книгах очень точно определял место действия, где происходили те или иные события древнерусской истории, и даже наиболее древнейшего её периода ещё до образования государства на Руси. Неслучайно одна из его лучших монографий посвящена именно картографии («Русские карты Московии XV – начала XVI в.». – М., 1974). Между прочим, по настоянию Бориса Александровича наш факультет заказал уникальную настенную контурную карту, изготовленную специальным образом так, чтобы можно было на доске – это была доска с нанесёнными на неё географическими объектами: морями, реками, возвышенностями – рисовать направления военных походов, торговые пути, границы государств. Карту создали в 1960-е гг., когда ещё не было развитых компьютерных технологий, и благодаря её наглядности мы с огромным интересом постигали и географию, и историю родной страны – всё это было чрезвычайно важно и поучительно.
И ещё скажу об одном: Борис Александрович совершенно нетерпимо относился к фальсификатам в истории, он все виды фальсификаций тонко чувствовал, точно понимал и определял. И речь идёт не только о так называемой школе Фоменко и её выводах, но и об отношении к истории вообще. Ведь история – такая дисциплина, которая наряду со своим величием наиболее беззащитна. Она вместе с медициной принадлежит к тому числу научных дисциплин, в которых все почему-то считают себя специалистами. Многие полагают, что прекрасно разбираются и в том, и в другом, и могут поставить диагноз любой болезни, а равно и дать совершенно точную оценку любому историческому событию. Это глубочайшая ошибка. И Борис Александрович предостерегал от верхоглядства в истории. Когда он читал лекции или говорил о фальсификатах, всегда обращал внимание на то, как и почему эти фальсификаты образуются. А возникают они от одной вещи: от исторической необразованности. Потому что история – это прежде всего выучка. И Борис Александрович требовал, чтобы учёный в первую очередь обладал прекрасной выучкой и, во-вторых, обладал фантазией. Борис Александрович сам был большим фантазёром в хорошем смысле этого слова. Иногда он мог реконструировать события, например, по истории Киевской Руси, которую знал лучше всего, чрезвычайно гипотетически. Он мог представить такую фантазию, в которую мало кто верил, но которая впоследствии блестяще подтверждалась и оказывалась реальностью. Почему? Потому, что Борис Александрович выдавал не домысел, продукт голого воображения, а логически выстроенную гипотезу, основанную на фактах, тщательном обдумывании, поиске новых углов зрения. Это была креативность в широком смысле слова, которая зиждилась на глубоких знаниях, сопоставлении очень разных, порой неожиданных параллелей. Это, наверное, являлось самым интересным, самым поучительным в деятельности Бориса Александровича.
Елена БАЖЕНОВА, ведущий научный сотрудник Главархива Москвы:
– Борис Александрович был для меня и моих однокурсников фигурой легендарной, почти фольклорной, «эпической». На семинарах он рассказывал нам о своём знаменитом «пути в археологию», о том, как покупал старинные книги и рукописи на Сухаревке, о том, как служил в кавалерии; объяснял, как вычислить время стрелы в полёте. «Хотите попробовать, сколько весит наука?» – спрашивал иногда кого-нибудь из нас Борис Александрович и протягивал свой портфель, набитый книгами, который он до этого непринуждённо бросил на стол. Надо сказать, вес был весьма и весьма приличным. А ведь лет академику тогда было уже немало…
Помню, как побывала в легендарной академической квартире Рыбакова. Борис Александрович сказал, что хочет дать мне необходимую для доклада книгу, которую трудно будет найти в библиотеке. За этой книгой я и приехала к нему. Помню огромный стол в кабинете и стеллажи с книгами от пола до потолка: огромная библиотека! Вдруг он спросил: «А вы знаете, где это?» Рука академика указывала на плакат с фотографией церкви Вознесения в Коломенском. «Да, конечно». Он благосклонно кивнул: «Ну, смотрите. Все должны это знать». Затем Борис Александрович устроил настоящую экскурсию по своей квартире, показывая многочисленные раритеты. Одним из них был старинный кокошник с золотой вышивкой, в котором, по словам академика, венчались все женщины в его роду. Этот кокошник тоже был легендарен: старшие поколения студентов, приходившие к Б.А. Рыбакову, рассказывали, что, если ему нравилась посетительница-студентка, он говорил: «У вас прекрасное древнерусское лицо!» – и предлагал примерить кокошник.
Борис Александрович – человек широкой, истинно русской души. У меня хранится бесценный подарок – его книга «Язычество древней Руси» с несколькими пометками на полях: Борис Александрович подарил мне свой рабочий экземпляр.
Анатолий ХУТИН, доктор исторических наук, профессор:
– Жизнь известнейшего представителя отечественной исторической науки является ярким примером для всех историков и особенно молодёжи, стремящейся познать и исследовать таинственный и загадочный период далёкого прошлого Руси, где так много спорного и пока ещё необъяснимого.
Колоссальные познания в области археологии позволили Б.А. Рыбакову во многих случаях производить интересные эксперименты синтеза, итогов аналитических процедур с материалом письменных и вещественных источников. Более тридцати лет академик Борис Александрович Рыбаков возглавлял Институт археологии, Институт истории АН СССР, который под его руководством в 1969 г. был удостоен ордена Красного Знамени. По его инициативе том за томом выходили из печати издания «Археология в СССР». Это уникальное издание, не имеющее аналогов в мировой науке. Более чем 70 лет творческого научного труда Бориса Александровича Рыбакова были направлены на выявление глубочайших корней древнерусской культуры. Никто и никогда уже не сумеет доказательно утверждать теперь, после его трудов, о якобы неразвитости этой культуры. Таково замечательное достижение его как учёного.
Школа академика Рыбакова насчитывает несколько поколений историков и археологов. Постоянная работа с молодёжью, желание приобщить к миру истории как можно большее число людей, недюжинный литературный дар сделали Б.А. Рыбакова любимым читателями и слушателями популяризатором науки. Не ограничивая свою деятельность печатными трудами, он постоянно выступал в лекториях, по радио и телевидению.
Б.А. Рыбаков до конца своей жизни исследовал и горячо отстаивал принципы научности и объективности истории. Он одобрил и поддержал создание объединения учёных России, верных этим принципам, РУСО (Российские учёные социалистической ориентации), которое сегодня в трудных условиях ведут большую работу по историческому и патриотическому воспитанию молодёжи, опираясь на богатейшее научное наследие академика Б.А. Рыбакова.
