(детектив, расследованный С. Фирсовым и принесенный в сеть А. Дунаевым)
1. Жил-был Полемон — греческий философ, ученик и последователь Ксенократа, жившего в 4 веке до Р. Христова. Понятно, что язычник.
О нем читаем еще у Диогена:
"Полемон, сын Филострата, афинянин, из дема Эй. В юности он буйствовал и жил так распутно, что повсюду ходил с деньгами, готовыми к утолению любого желания. Он даже припрятывал их по закоулкам – в самой Академии у одного столба отыскалась монета в три обола, припасенная по такому же случаю. Однажды, сговорившись с молодыми приятелями, пьяный и в венке, он вломился в Ксенократову школу; тот не обратил на него никакого внимания и продолжал речь как ни в чем не бывало, а речь была об умеренности. Юнец послушал его, постепенно увлекся, стал так прилежен, как никто другой, и наконец сам сменил Ксенократа во главе школы, начиная с 116-й олимпиады. Антигон Каристский в "Жизнеописаниях" говорит, что отец Полемона, один из первейших граждан, разводил скаковых коней; а сам Полемон был привлечен к суду своей женой за дурное обращение, потому что он жил с мальчиками. Но с тех пор как он взялся за философию, нрав его обрел такую твердость, что он никогда не изменялся в лице и голос его всегда был ровен; именно этим он так поразил Крантора. Когда бешеная собака вцепилась ему в ногу, он даже не побледнел, и когда весь город шумел, расспрашивал, что случилось, он один оставался невозмутим. Даже в театрах он не выражал никаких чувств. Во всем, казалось, Полемон был ревнителем Ксенократа – и даже его любовником, как пишет Аристипп в IV книге "О роскоши древних".
2. Выпускник языческого афинского университета св. Григорий Богослов, перечисляя примеры добродетельных язычников, упоминает сего Полемона:
"Не умолчу и о Полемоне, так как очень много говорят об этом чуде. Прежде был он не из целомудренных, а даже из гнусных служителей сластолюбия ; но когда объят стал любовью к добродетели, нашед доброго советника (не знаю, кто это был: мудрец ли какой или сам он ), вдруг оказался великим победителем страстей. И я представлю одно только доказательство чудной его жизни. Один невоздержный юноша приглашал к себе свою приятельницу. Она, как рассказывают, подошла уже к дверям, но на дверях изображен был Полемон; и его образ имел такой почтенный вид, что развратница, увидев его, тотчас ушла назад, пораженная сим видением и устыдившись написанного, как будто живого. И это происшествие, сколько знаю, пересказывают многие".
("О Смиренномудрии, целомудрии и воздержании // Т.2 с. 192);
3. Проходит несколько веков — и у преп. Иоанна Дамаскина язычник Полемон уже становится чудотворцем!
"... Полемон исполнился любви к прекрасному, то сразу явился настолько выше своих страстей, что я представлю некоторым образом одно им его чудес. Какой-то невоздержный юноша пригласил блудницу; когда же она, — говорят, — пришла близ ко входу в дом, [где] над нею возвышался [изображенный] на иконе Полемон, то, увидевши эту икону, — ибо она была досточтима, — тотчас удалилась, побеждаемая зрелищем, устыдившись нарисованного, как если бы он был живым".
(Третье слово об иконах)
Первая путаница: поскольку в греческом патристическом языке слова "икона" и "изображение" неотличимы, то упоминание светского портрета светского философа начинает читаться как упоминание о христианской иконе.
Следующий шаг: на христианской иконе может быть изображение только христианина, а, значит, и ее "первообраз" — тоже христианин, причем святой.
У Григория Богослова "чудная жизнь" в смысле "ЖЗЛ"; жизнь, достойная рассказа. Но у Иоанна Дамаскина речь идет уже о "чуде" в сосбтвенно религиозном смысле этого слова. У Григория Богослова — досточтим облик персонажа картины, а для Дамаскина это уже "досточтимая икона".
Представьте себе, что речь идет о портрете Льва Толстого — и все станет понятно.
4. На Седьмом Вселенском Соборе среди свидетельств древнего почитания икон в христианской церкви, приводится выписка из св. Григория Богослова:
"Косьма, диакон, нотарий и кувуклисий, прочитал: «Святого Григория Богослова из стихотворения, находящегося в Слове о добродетели, начинающемся словами: “Прежде всего молю Бога, Творца всего”. И несколько далее: “да не будет мною пройдено молчанием то, что рассказывают о Полемоне: при том же это одно из очень распространенных чудес. Так, сначала он был не из числа людей благомыслящих и очень склонен к постыдным удовольствиям, но потом... Он показал себя настолько выше страстей, что я могу изложить одно из чудес его. — Какой-то невоздержный юноша приглашает непотребную женщину. Когда она подошла близко к воротам, на которых находилась икона внимательно смотревшего Полемона, то, увидев эту икону (а это была чтимая икона), тотчас, говорят, воротилась, быв побеждена этим взглядом: изображенного на иконе она устыдилась как будто живого”»
Тут уже прямо "чудеса иконы Полемона".
5. В курсах догматического богословия митр. Макария Булгакова и архиеп. Сильвестра Малеванского это уже "св. Полемон".
Аналогично — у А. П. Голубцова в чтениях по церковной археологии
Ждем официального включения в церковный календарь "святого Полемона". У тех, кто "живет с мальчиками", появится святой покровитель.
***
Повторюсь, вся эта дивная история с причислением языческого философа к христианским мученикам произошла из-за того, что богословие старается не изобретать новых терминов В отличие от философии.
(мой цикл лекций в МГУ я начинал с темы "Назначение богословия". Там был такой тезис):
никакого собственно церковного языка нет и быть не может. Обладание собственным, закрытым "эзотерическим" языком есть один из признаков секты. Евангелие написано на подчеркнуто народном языке. Греческий язык Евангелия — это даже не литературный язык, не классический аттический диалект. Это диалект койнэ, своего рода "суржик" Римской империи. Это — греческий для не-греков. Во всем Евангелии нет ни одного "термина" . Евангелие можно читать без словаря. Для Евангелия вообще характерна какая-то нарочитая, подчеркнутая провинциальность. Слово не просто стало плотью. Оно стало сыном плотника, а не императора. Воплотилось оно у провинциалов –евреев, а не у египтян или эллинов.
В отличие от философа богослов не имеет права выдумывать термины. Каждый крупный философ приходит с целым мешком своим терминов: "трансцендентальная апперцепция" и "эйдетическая редукция" "экзистенциальный анализ" и "феноменологическое видение", "либидо" и "общественно-экономическая формация". А богослов не может позволить себе выдумывать слова — ибо он говорит для людей, а не для специалистов. Он должен подбирать слова как камни на дороге, и из этих подобранных, запыленных слов строить храм Слова. Здесь, кстати и нужна богословская воспитанность – чтобы подбирать слова не слишком запыленные.
Не так в сектах. Начиная от гностиков и кончая современными оккультистами секты создают свои искусственные языки. Это им необходимо для того, чтобы исключить возможность критики извне, со стороны. Типичный пример сектантской литературы — "Роза мира" Даниила Андреева...
***
И, конечно, эта путаница произошла из-за отсутствия привычки обращаться к первоисточникам.
Вывод: если проверять надо даже деяния Вселенских соборов, то тем более не зазорно проверять речи современных церковных риторов, включая патриарха, недавно, по его трижды сказанному слову, посетившего "город Сахалин".
